— Прости, что попросила о подобном, милая. Я бы никогда не стала этого делать – толкать тебя на нарушение закона, но…
— Брось, — обрывает мою прошу-прощебную речь подруга несколько раздраженно. – Иллюзии я оставила! Жизнь нас на многое толкает – чистеньким остаться можно лишь уйдя в тайгу подальше от людей! Иначе замараешься – как ни крути.
Убираю наши с Захаром новые документы в конверт, и прячу его в сумочку.
— Мудрая моя Марго, — улыбаюсь я, с грустью думая о том, как мне будет не хватать ее – мою грустную девочку.
Потерянная Марго… она похожа на Андрея чем-то. Тоже исковерканная, искореженная жестоким миром. Я, как бы не пеняла на судьбу, более везучая – меня задело лишь краем этого лезвия, а вот Марго получила удар в самое сердце.
Как и Андрей, поломанный смертью родителей, детским домом с его людоедскими правилами, одержимостью местью, и нелегкой молодостью. Но он – мужчина. Сильный, черпающий силу в злости, и живший ею долгие годы.
У Марго же нет злости. Впрочем, смирения в ней тоже нет…
— Я обязательно вернусь! – обнимаю я подругу порывисто. Прижимаю ее к себе – хрупкую, почти прозрачную, стараясь запомнить этот момент.
Надеюсь, я сдержу слово, и вернусь домой. Мы вместе вернемся – я, Захар, малыш, который родится, и… Андрей.
— Ты уверена? – спрашивает Марго, и я понимаю, о чем этот вопрос.
— Нет, — признаюсь я. – Я опять его предаю. А предавая Андрея – я и себя, и своих детей предаю, но нельзя по-другому. Не вижу я другого способа.
Подруга приваливается к шкафу в прихожей, будто израсходовав весь свой запас сил, и обнимает саму себя за плечи.
— Может, ты и права… вылет завтра. Билеты в конверте, — дает мне подруга последние напутствия. – Не забудь про парик и макияж: описание тоже в конверте. Документы чистые – ни Анатолий Маркович, ни Руслан, ни кто другой не засекут, я у надежного человека брала. Картами не пользуйся, в соцсети не заходи – по айпи вычислят. Только с «левых» аккаунтов, хорошо?
Я киваю, кажется, в сотый раз. Но слушаю я внимательно – повторение не помешает!
— Главное, оторвись от своей охраны, и… береги себя, пожалуйста, — голос Марго чуть дрожит – ей тяжело расставаться со мной не меньше. – У Андрея много врагов, и постарайся не попасть им в руки!
Отрывисто киваю, быстро прижимаю к себе Марго, и почти выбегаю прочь из квартиры. Долгие прощания – это боль, терзающая душу. Рубить, так рубить!
Дальше будет больнее.
«Мама, все в силе? Ты поможешь? Не подведешь?» — пишу я, пока автомобиль везет меня домой.
Руки трясутся, пальцы с трудом попадают по сенсорным клавишам.
Домой! К Андрею, с которым я проведу, возможно, последние вечер и ночь! Господи Боже, что я творю? Не бросаю ли я его на погибель?
«Как договаривались, детка. Мы не подведем!»
Читаю ответ мамы, и злюсь против своей воли. Да, в этот раз они не подведут, ведь это их мечта – чтобы я оставила Андрея, которого они ненавидят! Уж они расстараются, помогая мне выкрасть нашего сына.
Захожу в дом, который оказывается пустым – Андрея нет, к моему разочарованию.
И к облегчению. Вина пожирает меня – она голодна, и терзает меня уже несколько недель. По кусочку поглощает мои мысли, душу, разум. Не дает спать, не дает есть, не дает жить… проклятая вина!
— Соберись! – приказываю я себе, и встаю с дивана.
Нужно заняться рутиной, которая успокаивает. Заставляет поверить, что и завтра, и послезавтра, и через год мои дни будут такими-же: я готовлю ужин, ожидая мужа. Так, как и должно быть в нормальной семье.
Вот только мужа своего я жду не с работы, а даже представлять не хочу откуда. И ужин этот – последний.
ГЛАВА 50
Андрей
— Можно? – спрашиваю я, мысленно сплевывая от своей скромности.
Все же, привык я к другому – чуть ли не с ноги открывать двери «больших» начальников и чиновников. Марина считает это дурным воспитанием и хамством, но это доставляет мелкое удовольствие – что могу себе позволить.
Всегда будут делать вид, что рады. Лебезить будут, стараться угодить.
Но не этот человек.
— Присаживайся, — вежливо кивает Анатолий Маркович, встав со стула.
Протягивает руку для крепкого рукопожатия, и я подхожу ближе.
— Бедноватый кабинет, — хмыкаю я. – Могли бы позволить себе что-то более приличествующее такому человеку!
— А зачем? – отмахивается он. – Кофе?
С сомнением гляжу на растворимую бурду, и качаю головой – это он для антуража, или так вжился в роль?
— Зачем пожаловал? Даже на прием записался, — цокает языком Бартов. – Мог бы просто позвонить – принял бы без очереди.
— Решил действовать по правилам. А зачем пожаловал… спросить кое-что. Что такой человек, как Пахан делает в Следственном Комитете? И почему именно я?
Бартов не удивлен, что я догадался. Он и не скрывался особо, и я мог догадаться раньше – с таким рвением он за мной гонялся, но сажать не торопился. Мог бы рыть поглубже, мог бы своих агентов на меня натравить, и я бы подставился. Захотел бы – давно закрыл, но он… играл?
— Ты, наверное, думал, что я греюсь под пальмами Марбельи? – Пахан высыпает в синюю чашку пакетик Нескафе, и идет к грязному кулеру, стоящему в углу кабинета. – Или наслаждаюсь целебным воздухом Швейцарских Альп?
— Что-то вроде того.
— Это скучно, юноша. Да и люблю я Родину, — парирует Бартов, и я еле удерживаюсь от издевательского смешка.
— Странная у вас любовь, однако! Бьет – значит, любит?
Пахан отпивает кофе из видавшей виды чашки, наслаждаясь синтетическим вкусом напитка.
— Так и есть. Да, натворил я дел в прошлом… теперь, вот, грехи замаливаю.
Он издевается?
— В монастырь не пробовали съездить? – спрашиваю я. – Можно в послушники пойти – никогда не поздно! И разве это замаливание грехов – использование служебного положения в корыстных целях, шантаж, оборот фальшивых денег и оружия?
Бартов залпом выпивает кофе, и тихо ставит чашку на стол. Смотрит на меня внимательно, и я вдруг ощущаю себя нашкодившим мальчишкой.
Того и гляди ерзать на стуле начну… тьфу!
— Рассказать по порядку? – предлагает он и, не дожидаясь моего ответа, начинает: — Я прекратил давно. Успокоился, хлебнув красивой жизни, и решил служить. Убрал, разумеется, тех, кто знал, кто я. Меня тогда не Паханом звали, а Толя-Беспредел. Вот только без крепкой руки все начало разваливаться. Если власть смотрит на теневиков сквозь пальцы – те борзеют, сам знаешь! Знаешь ведь?
Киваю. Знаю, сам расслабился, почувствовав полную власть. И неоднократно наблюдал за зарвавшимися «быками», которые среди дня стволами махали. Власть должна быть — пусть и такая, как мы.
— Власть должна быть — пусть и такая, как мы, — слова Пахана повторяют мою мысль. – Парней много – горячих, с кипящей кровью, непристроенных. Работы для них мало такой, которая по душе, и творят всякое. Ну, ты это тоже знаешь не хуже моего. Таким вожак нужен. И не только таким – эти переделы власти в ваших «периферийных княжествах» столько жизней унес! И таким князькам, как ты, нужен главный – тот, кого будете бояться. Вот я и стал таким человеком.
Хмыкаю, и снова киваю. Вполне обоснованно. Есть официальная власть: президент, губернаторы, мэры, депутаты; а есть мы: Пахан, смотрящие, старшие и «быки».
Иерархия.
— Когда я успел вас так задеть, что вы сначала упрятали меня за решетку, а затем начали использовать уже на воле? – решаю я задать главные вопросы. – Почему посадили? И почему вытащили? И… что вам от меня нужно?
Пахан достает пачку Мальборо – измятую в кармане брюк – и протягивает мне.
— Будешь? Нет? Хорошо, — он закуривает, и у меня сводит горло от запаха. Курить тянет со страшной силой, но я пока держусь. – Повторяю, Родину я люблю. Государство – не очень, а Родину – да. Резню и беспредел пресекаю, и в деле лишь потому, что знаю – это не остановить. Всегда было, и будет. А дела свои я не против нашей страны оборачиваю – деньги я за границей гребу. Живу скромно, как видишь. Жертвую почти всю прибыль, пытаясь от совести откупиться… да-да, от совести, Андрей! С возрастом поймешь! Никого у меня нет, жил-жил, казалось, все успею. Взбирался на высокую гору, но вид оказался так себе – на мусорную свалку.
