– Мне почти девятнадцать. Может показаться, что я доверчива и наивна. Это не так, – сказала я прямо. – И даже если допустить, что нет никакой игры, то не слишком ты преуспел в роли моего жениха. Не очень убедителен. А точнее, вообще провал. Это даже не единица за прилежность, а минус сто. Ниже только айсберги Антарктиды. И то я сомневаюсь.
Снова виснет между нами тишина – тягучая, тёмная, но живая. У тишины – наше дыхание. Мы дышим почему-то в унисон. Я это улавливаю и пытаюсь задержать воздух в лёгких, чтобы сбить этот ритм один на двоих. Но не получается. Он что, подстраивается под меня?..
– Завтра начнём всё сначала, – разрывает он молчание. Я изумлённо моргаю. Он ненормальный?
– Нет, – мотаю головой и сжимаю себя руками ещё сильнее. – Ты просрал свой шанс, Нейман. Я больше не хочу. Отстань, слышишь?
– Мы. Начнём. Сначала, – цедит он медленно, и в его голосе прорывается то ли хрипота, то ли сдерживаемый рык. В комнате темно. Я уже не могу уловить выражение его лица.
Да, мы даже свет не включили. Не до того было. А может, Нейману это на руку. Я не в состоянии была думать об этом. Да и… к лучшему. Лучше его лицо мне не видеть. А то могу кинуться, чтобы ударить или ногтями вцепиться. Бродят во мне такие кровожадные мысли.
– Зачем? Всё повторится. И будет только ещё хуже.
– Не повторится. Я принимаю твои условия, Ника Зингер.
Я уставилась на него, онемела. Кажется, никаких условий я не ставила.
– У всех пар бывают трудности… с пониманием. Это нормально, – холодные спокойные слова ложились ровными слоями. Падали неспешными снежинками за пол между нами, скрывая под собой все неровности и острые углы. Так я это чувствовала.
Он… умел завораживать и подчинять себе. Умел говорить, будто играл на дудочке, что усмиряла кобр или крыс. Кто я для него?.. Кобра или крыса?.. И то, и это – неприятно, но я – нечто подобное, потому что поддавалась его успокаивающей магии.
– Завтра будет новый день. И завтра начнётся с того, что больше к тебе не приблизится ни один мужчина. Ты понимаешь, о чём я.
– А ты? – задохнулась я от возмущения.
– А я не приближусь ни к одной женщине, кроме тебя. Равные условия, Ника. Равноценные. Так будет правильно. Ты права.
– Я не хочу! Ты всё испортил! Ненавижу тебя! – прорвало меня быстрее, чем я успела сдержаться. Меня трясло. Я что-то ещё выкрикивала, но ума хватило не кинуться на Неймана с кулаками. Я и мысли не могла допустить, чтобы к нему прикоснуться. После того, как он стоял перед своей прекрасной Хельгой со спущенными штанами.
Он подождал, пока я выговорюсь. Пока из меня выльется весь фонтан обид и горечи.
– Ты захочешь, – сказал он твёрдо. – А я всё исправлю. Отправляйся спать, Ника.
И я ушла. Развернулась и умчалась. Потому что не было смысла с ним спорить и разговаривать. Не могу сказать, что он меня не услышал, но поступить по-своему не дал.
В сердцах я порвала платье. Порвала и пожалела. Оно стоило сумасшедшие деньги. Утешало лишь то, что я больше никогда бы его не надела. Не смогла бы.
Долго стояла под душем, смывая и этот вечер, и послевкусие, и разговоры. Не могла только смыть из памяти его лицо в момент страсти. Это… было то, что принадлежало мне, как ни странно. Он тогда был мой, хоть я его и ненавидела за то, что мне пришлось через это пройти.
Думала, не усну, но уснула очень быстро.
А утром меня ждали хризантемы и розы. Большой букет с открыткой и бархатным длинным футляром.
Глава 44
«С добрым утром» – слишком лаконично, чтобы прочитать хоть что-нибудь между строк. Да я и не хотела.
Розы пахли тонко, волнующе, а резкий запах хризантем – та самая горечь полыни, что болью отзывалась в сердце. Смесь удовольствия и боли. Обещание изысканности и отрезвляющее дыхание ушедшей осени, не дающей соскользнуть в марево грёз.
Цветы я выбрасывать не стала. Слишком красивые и свежие. Вынесла их вон из комнаты, чтобы не прижимать к себе, не вдыхать отравленный несбыточными надеждами воздух.
Футляр открывать не стала. Занесла и положила его на стол в кабинете Неймана.
Я осталась одна. Когда проснулась, Неймана и след простыл. Может, у него были дела, а может, он давал мне возможность прийти в себя. Но одиночество не тяготило, было желанным.
Я прислушивалась к себе. Злилась? Уже нет. Готова была простить? Тоже нет. Умом понимала: мы друг другу никто, но, как я ни давила в себе все чувства, внутри засело ощущение чего-то недоговоренного, тайного. То чего я никак не могла прочесть, потому что Нейман так и оставался для меня некоей туманностью, что полностью скрывала все его мысли, эмоции и поступки.
Вечером я закрылась в своей комнате, чтобы не столкнуться с Нейманом. Я запретила себе прислушиваться к его шагам. Запретила сидеть, затаив дыхание. Пораньше легла в кровать и уснула. Это был единственный выход не изменить себе.
Утром меня ждали другой букет, записка и бархатный футляр.
«Ты такая настоящая, когда спишь».
Значит ли это, что всё остальное время я фальшивая? Я поймала себя на том, что спорю с ним мысленно. Букет я снова вынесла и поставила рядом со вчерашним. Футляр отнесла в кабинет. Положила рядом с братом-близнецом. Он не видел? Или не тронул драгоценности специально?
«Тильда тебе передавала привет. Хочешь, в субботу поедем за город?» – день третий. Сегодня только розы – белоснежные, строгие, изысканные. Мы так и не пересекаемся. Но вчера я слышала, как он пришёл. Как подходил к моей двери. Стоял. Долго. Но так и не вошёл, не заглянул. А может, сделал это, когда я уснула – не знаю.
Третья коробочка отправляется ему на стол. Я хочу увидеть Мотю, но нет желания разговаривать с Нейманом.
В этот день я решила съездить в салон, сходить в кофейню на углу – я иногда там бывала.
– А не положено! – показывает зубы Дан. – Сиди в клетке!
И я трусливо прячусь в недрах квартиры. Я ещё и пленница к тому же. Дан запросто мог и посвоевольничать. Но то, что он лично на страже, тревожит меня. Для этого достаточно было простой охраны. Или я чего-то не понимаю?..
Ужинала я в одиночестве. Одиночество уже тяготило. Мне нечем заняться. У меня даже нет ноутбука. Есть только кухня, телевизор, и я пытаюсь сериалами задавить внутреннюю пустоту.
Этой ночью Нейман вошёл в мою комнату. Вернулся очень поздно. Спать я не могла. Лежала в кровати без сна, прислушиваясь к тишине. Может, было бы проще, если бы я могла поплакать. Но даже если б могла, лить слёзы не выход.
Кровать прогнулась под его весом. Я затаила дыхание, прикидываясь спящей. Старалась дышать ровно. Как хорошо, что я лежу спиной к двери.
Я ждала чего угодно. Прикосновений. Разговора. Но только не того, что он будет сидеть тихо и неподвижно. Долго. Я считала секунды про себя и сбивалась. Начинала снова и опять сбивалась.
Внутри натянулись невидимые нити. Тронь – разлетятся, ранят, издавая диссонансные звуки.
Я ждала чего угодно, но только не того, что, спустя вечность, Нейман поправит одеяло. Натянет его мне на плечи. Лёгкие, почти невесомые действия. Кажется, он так ко мне и не прикоснулся.
Не знаю, что тому виной, а только я расслабилась и уснула почти сразу, как только за ним закрылась дверь. Будто ослабли натянутые до предела нити, получили свободу, согретые его маленькой заботой.
«Я могу съездить с тобой по магазинам или куда ты хотела, сегодня после обеда. Один звонок, Ника» – день четвёртый.
Краска бросается мне в лицо. Щеки пылают. Дан всё же сказал, что я пыталась выйти. Значит Нейман намеренно меня изолировал.
– Не дождёшься! – буркнула в сердцах. – Сам себе звони, Нейман!
Он принёс мне тюльпаны. Учитывая, что уже зима пришла, смотрятся они экзотично и пахнут весной. Это снова всколыхнуло во мне воспоминания. Бабушка любила выращивать цветы и дома на подоконниках, и на клумбах. Тюльпаны расцветали у нас в конце февраля – на её день рождения.
Может, поэтому так тяжело было с ними расстаться. Глупость какая. Ведь я не выбрасывала цветы. Всего лишь ставила в другую комнату. Горничная, что приходила убирать, меняла воду. Тихая пугливая лань, что боялась раскрыть рот. Я почти серьёзно думала, что она глухонемая. Со мной она не разговаривала.
