Назар не отвечает.
Досада растекается горьким медом по ребрам. Сглатываю горечь, входя в ресторан. Администратор помогает мне снять пальто, официант провожает к свободному столику. Заказываю запечённую индейку с овощами и черный чай.
Пока несут мой заказ, я захожу в рабочую почту и пишу официальное обращение к своему менеджеру. Прошу его оповестить итальянского модельера о том, что я не буду принимать участия в Нью-Йоркской неделе моды.
«… по личным обстоятельствам».
Медлю, прежде чем поставить точку. После этого письма вряд ли кто-то еще осмелится на работу со мной.
Столько проб, столько ошибок, столько провалов. На мечте о международной известности можно ставить жирный крест.
Медленно выдыхаю. Считаю до трех и, не глядя, жму кнопку «отправить».
Глава 41
Каролина.
Резкий отказ от мечты, которой я грезила всю сознательную жизнь, не приносит мгновенной радости или облегчения. Меня охватывает паника, смятение, ужас. Ощущаю себя маленьким котенком, который по глупости выскочил на улицу и тут же потерялся.
Правда, в отличие от усатого представителя рода кошачьих я прекрасно знаю дорогу к дому, но возвращаться туда все равно не спешу. Там стало трудно пребывать долгое время.
Каждый уголок, каждая мелочь напоминает о муже, о нашей жизни. Будь то пустая хрустальная ваза, о которой мы вспоминали, только когда в доме появлялось несчетное количество цветочных букетов, или книга о жизни древних римлян, презентованную Назару одним из бизнес-партнёров и которую никто никогда не открывал, — все так или иначе приводит к воспоминаниям.
К примеру, вот там на втором этаже у дверей ванной комнаты мы с Назаром срывали друг с друга одежды, поддавшись страсти после долгого перелета. Вот тут в позапрошлом январе у центрального окна гостиной, мы спорили с ним о надобности бассейна во дворе. В этом кресле он любил работать, а тут у камина я предпочитал заниматься йогой.
Здесь мы ругались и расходились по разным углам, встречали гостей, праздновали важные праздники, устраивали друг другу свидания. Этот дом свидетель моих падений в борьбе за идеальную фигуру, невольный слушатель наших с мужем легких перепалок и ожесточенных сор. То, что слышали эти стены, не слышал больше никто на свете. Они как священник в исповедальне, хотя не имеют ушей и не способны вести диалог.
Каждый миллиметр дома пропитан Горским. Каждый лоскуток ткани пропитан ассоциациями с мужем. Даже стиральный порошок с ароматом хлопка нагоняет чертовы воспоминания о том, как каждое утро Горский надевает на голое тело идеально выглаженные, белые рубашки.
Именно из-за этих воспоминаний я второй день подряд провожу как можно больше времени быть вне дома. Езжу по риэлтерским конторам, ищу квартиру. Но тщетно. Везде нахожу изъяны: то район не тот, то цвет стен сводит с ума, то этаж низкий, то места мало/много.
Назар перестал настаивать на подписании бумаг о разводе. Наши телефонные разговоры перестали быть супружескими, сплошные баталии менеджера и его подопечной. Бросаем трубки, не придя к общему знаменателю. Настаиваю на своем решении не участвовать в показе миланского дизайнера в Нью-Йорке, не раскрывая причины.
Каждый раз, намереваясь сказать Горскому о своей беременности, я стопорюсь о большое расстояние, разделяющее сейчас нас. Боюсь услышать в трубке вместо радости тяжкий вздох мужа.
Кажется, что мое признание будет неуместным и создаст новый клубок проблем вместо радости и восторгов, которых мне хочется получить от Назара после признания. Вдруг Горский не прилетит ко мне первым же рейсом? Вдруг опять выберет Мирослава? А если до его прилета у меня случится выкидыш?
Снова размышления о жизни, с молниеносной скоростью выстраивающиеся в гигантские и логические блок-схемы в моей голове, рассеивают фокус внимания. Не сразу вспоминаю, где нахожусь и что конкретно выбираю, глядя на однотипные фотографии сдаваемых в аренду апартаментов.
Сбегаю от настойчивых риэлторов в ближайший магазин с товарами для новорожденных. Здесь невероятно тихо и спокойно. Ненавязчивые мелодии колыбельных ласкают слух, отгоняя тревожность бытия. Блуждаю среди полок с розовыми платьицами и голубыми штанишками, не решаясь притронуться к ним.
Еще слишком рано. Это чересчур поспешно. Слишком много рисков и угроз. Нельзя что-либо так рано покупать. Мой организм может не справиться… Уж очень шатко все с моей беременностью.
Бормочу без остановки «нельзя», тут же соглашаюсь с собственными доводами. А затем неведомая сила тянет меня к кассе, где я быстро расплачиваюсь картой за крохотные белые пинетки. Прячу спонтанную покупку в потайной карман сумки.
Уединяюсь за угловым столиком в маленьком кафе. Впервые за много лет решаюсь заказать бельгийские вафли с клубничным джемом.
— И чай, пожалуйста. Черный, — уточняю, вспомним о коварной петрушке.
Официантка коротким кивком головы подтверждает мой заказ и убегает к следующему столику. Смотрю в окно на бегущих по хрустящему снегу жителей столицы. Ныряю рукой под широкий свитер и касаюсь собственного живота под широкой резинкой штанов и колгот.
Живот, как и прежде, плоский и подтянутый, без какого-либо намека на беременность. На серединной линии живота, чуть выше пупка ощущаю, как учащенно пульсирует брюшная аорта. Выпрямляю спину, втягивая носом побольше воздуха. Интересно, а шевеления малыша хоть отдаленно похожи на эти ритмичные колебания?
До сих пор не могу поверить в то, что происходит со мной. Не верю, что во мне на самом деле растет новый человек. Щипаю себя за руку, чтобы понять, что беременность мне не приснилась. Убеждаю себя, что это не игры разума и не глупые фантазии.
Когда слов становится недостаточно для успокоения, открываю телефонную галерею и перечитываю выписки из своей медицинской карты. Мой срок совсем маленький — пять с половиной недель. Ныряю рукой вглубь сумки, нащупываю те самые пинетки. Глажу пальцами мягкую ткань, замедляя грохочущее сердце.
Официанта приносит горячие вафли. При мне украшает их взбитыми сливками и поливает вязким ягодным вареньем. С трудом удается держать рот на замке и не запротестовать от такого углеводно-глютенового буйства.
Подушечки пальцев волнительно покалывает, когда я заношу нож над аппетитным десертом. С азартом нарезаю вафлю на большие квадраты. Теперь могу слопать их целиком. Теперь лишний сантиметр в талии для меня не помеха.
Беру вилку в правую руку и… Ребром столового прибора кромсаю отрезанный кубик еще на четыре части. Так голова, привыкшая к ограничениям в еде, меньше кружится.
Именно эту четвертинку я и отправляю в рот. Не сдерживаю стон, рвущийся из груди. Как же вкусно. Тщательно пережевываю пышное вафельное тесто, пока вкусовые рецепторы на языке летят в нирвану.
Я так давно не наслаждалась вкусом еды, что простые вафли кажутся верхушкой кулинарного мастерства.
Проглотить целую вафлю мне не удается. Не привыкший к таким калориям желудок протестует быстро обозначившейся тяжестью и вздутием. Вызываю такси и еду домой. Надо отдохнуть немного.
В доме непривычно тихо. Заглядываю на кухню, озадачившись отсутствием звуков бубнящего телевизора, который включает для фона Мария. Домработницы нигде нет, но на плите под фольгой остывает любимый пирог Горского.
Странно, конечно, что Мария решила его испечь. Кто его будет есть-то? Отщипываю маленький кусочек и бросаю его в рот. Поднимаюсь на второй этаж, не позволяя себе дальше размышлять о муже.
Снимаю свитер через голову, когда вхожу в спальню.
— Где тебя черти носят? — строгий голос мужа разрезает тишину дома. — Почему не отвечаешь на звонки?
— Да чтоб тебя, Горский, — прижимаю ладони к груди, недовольно морщась. — Так и родить можно от страха.
— Где ты была?
— Гуляла, — выплевываю огрызаясь.
— Ни о чем не хочешь рассказать, дорогая?
