Напряженность в ней еще не пропала, но предчувствие близкого наслаждения уже настропалило всё существо на радость — так же, как существо алкоголика, который еще с глубокого бодуна не опохмелился, но священный шкалик уже в кармане и до квартиры дойти два-три лестничных пролета…
Жанна чиркнула настольной зажигалкой на малахитовой подставке и сделала первую глубокую затяжку. Дым с привкусом сена поплыл по спальне.
Она сидела на пуфе, размеренно и поглощенно курила и щурилась на лампочку в настенном бра. Сквозь полусомкнутые ресницы бело-желтый электрический свет от нити накаливания расслаивался на цвета радуги, разбегался лучами. Ей становилось весело от игры такого многоцветья. Она наслаждалась этим светом. Всякие мысли мельчали, превращаясь в разноцветные конфетти, кружились в светлых виденьях, в дурмане, в дыме марихуаны.
Наконец глаза утомились заигрывать со светом электрической лампочки, а необыкновенная начинка в папиросе иссякла. Она поднялась с пуфа, ткнула папиросу в пепельницу, поглядела на себя в зеркало, потрясла мелкими кудряшками коротких крашенных в желтый цвет волос и рассмеялась. Ей было легко и свободно. Она раскинула руки, покружила по спальне, будто в танце, а затем повалилась на кровать, заправленную зеленым шелковым покрывалом. Жанна обожала шелк любых расцветок. Шелк — символ успеха и достатка! На кровати она с удовольствием потерлась щекой о прохладную гладь материала и закрыла глаза.
Она еще не спала. В ней ходили приятные течения радостных настроений. Тело таяло в неге внутреннего тепла. От наркотика и хмеля голова слегка кружилась. Все мысли — поверхностно-легкие. В уголках губ на блаженном расслабленном лице спряталась улыбка, загадочная, удивленная и беззащитно-детская, — с такой улыбкой Жанна наблюдала в цирке-шапито выступление иллюзиониста, который вытаскивал из своей шляпы целые километры разноцветных, связанных за концы шелковых косынок. Хотя на глазах у публики фокусник положил туда всего одну!
Бесконечно длинные шелковые ткани: золотистые, бордовые, синие, бежевые, малиновые — будто колышущиеся шторы, свисавшие из поднебесья, овевали Жанну своим скользящим прикосновением. Шелковые полотна лились с неба. Словно потоки дождя, сухого и прохладно-гладкого, — беспрестанные потоки шелка лились и, играючи омывая Жанну, утекали куда-то в круговерти вниз, словно вода, которая водоворотом проваливается в воронку; этот поток весело подхватывал Жанну, она, как на карусели, вертелась в нем и временами тоже проваливалась вниз, в таинственное исчезновение, небытие; в такую чудодейственную секунду она испуганно и громко вздыхала, пыталась открыть глаза, но веки были тяжелы, а новый наплыв шелка так нежен, так приятен, так беспамятен.
* * *
На другой день Жанну слегка «плющило». Она поругивала себя за то, что соединила травку и алкоголь, мучилась от двойного похмелья. Ей пришлось долго разгонять себя: принять анальгин, искупаться под контрастным душем, выпить кружку кофе.
Впечатления о вчерашнем дне были туманны, размыты и удобны, чтобы навсегда позабыть. Но о событиях минувшего дня напомнила Ирина. Она рассказывала взахлеб, взволнованно, по сотовому телефону, откуда-то с улицы, под гул машин:
— Уже на поминках началось. Пока Василь Палыча не схоронили, еще крепились. А после похорон все в открытую поехали. Вадим со своей компашкой демонстративно с поминок ушел. Вместе с ним генерал Михалыч и депутат. Маслов к ним тоже примазался. Роман какие-то бумаги по наследству подписать отказался. Акции какие-то передать не хочет. Вадим белый от злости был… Уголовник этот, Туз, со своей шпаной тоже быстро смотался. А Романа обрабатывал Марк. Чего-то ему наговаривал, на листке показывал… А сегодня, представляешь, мы пришли в издательство — все кабинеты опечатаны и охрана Вадима кругом. Романа в издательстве нет. Он свою Соню в аэропорт провожать уехал. Она к Илюше, в Германию… Вадим, говорят, Марка от работы отстранил. Всё взял под свой контроль. Хотя это незаконно, но в его руках все службы, все юристы. Ох, Жанка, как ты и предполагала, дележ начался крутой. Без драки тут не обойдется. Лишь бы до убийства не дошло.
На другой день Жанне снова позвонила взволнованная Ирина:
— Ты слышала? Романа арестовали! Опять по тому же делу — за особняк. Его в «Матросскую тишину» увезли. С Марка — подписку о невыезде. Всё уже наперед организовали. Вадим с Михалычем договорился. Ты представляешь?
— Не может быть! Это же ни в какие ворота не лезет!
— Где такие деньги, там всё полезет. Ты же сама так говорила.
Теплый приморский край с рододендронами и кипарисами остался далеко позади, за тысячи километров. В северной равнинной России кое-где в складках рельефа лежал снег. Солнце светило с высоких высот, но еще не разукрасило землю свежим зеленым цветом.
Голые плакучие ветки берез колыхались на ветру, в сквозящих кронах тополей пятнисто проглядывались грачиные гнезда. Сами птицы сидели на линии электропередач черной шеренгой. Они наблюдали, как на опушке леса колхозный тракторист чинит чумазый трактор, и дожидались, когда он выедет на вспашку поля, чтобы подобрать за ним червяков. Тракторист был в фуфайке, в больших сапогах, в шапке. Весна теплом не расщедрилась.
И Никольск встретил зябким, скучным, замусоренным видом. По мутной, поднявшейся воде Улузы уходил последний тусклый лед. В одноэтажном пригороде вдоль железнодорожной ветки тянулись кривые погрызанные заборы. На обнаженной после снега земле выступил всякий сор — насвинячили за зиму и пока не убрали… Серое средоточие кирпично-панельных однотипных коробок нового города казалось придуманным людям не на радость, а в наказание.
Сойдя с поезда, держа в одной руке сумку, в другой — драгоценную горшечную орхидею, упечатанную в прозрачный целлофан, Марина обреченно вздохнула: из той жизни нужно было возвращаться в эту.
Вот и родная пятиэтажка: подъезд с грязными разрисованными панелями и разбитыми почтовыми ящиками, дверь квартиры, обитая непачковитым коричневым дерматином.
Дома никого не было. Повезло. Нашлось время немного поосвоиться, вжиться. Время своего приезда Марина домашним не сообщила: дескать, ехать все равно с пересадками, приедет на том поезде, который быстрей подвернется; встречать на вокзале не надо: не барыня, сама доберусь.
Она обошла свою квартиру. Всего-то две комнаты — спальня да детская, да кухонька-шестиметровка. Казалось, Марина не была здесь много лет. Она даже пока не чувствовала себя здесь хозяйкой и притрагивалась к некоторым вещам с гостевой осторожностью; поправила узорчатую вышитую салфетку на столе под вазой, призатворила створку шифоньера, отодвинула от опасного края на подоконнике горшок с бегонией. Цветы оказались политы. Пыль повсюду стерта. На кухне и в комнатах приглядно, прибрано. Значит, ее ждут. Конечно, ждут! Она и сама здорово соскучилась по дому!
