Кэтлин Тессаро - Элегантность

– А вот для коммунальной жизни он не очень-то подходит, – заканчивает за него Риа.

Я чувствую, как у меня вспыхивает краской лицо и начинают дрожать руки.

– О чем это вы? Что в нем такого плохого? Он что, прозрачный?

– А мы вот о чем, – продолжает Риа. – Может быть, мы говорим сейчас ужасно бестактные вещи…

– Нам видно твои сиськи, – завершает Колин.

– То есть полностью, – поясняет Риа.

– Боже мой! – Сгорая от стыда, я сжимаю в руках громадный толстенный халат. – Боже! Как мне стыдно!.. Простите меня!

– Да успокойся ты, детка. – Колин гладит меня по голове и смеется. – Сиськи у тебя хорошие, правда. Только немного смущают всех по утрам, когда ты пьешь чай.

Я робко поднимаю глаза.

– Мне так стыдно, правда! Я понятия не имела. Все эти годы я носила его, и никто ничего мне не говорил… Никогда… То есть я хочу сказать… – Я замолкаю, не зная, как продолжить.

Оказывается, несколько месяцев я разгуливала в просвечивающем халате, но, подобно богине любви, даже не замечала своей наготы. Прожив годы с мужчиной, абсолютно равнодушным ко мне физически, я, видимо, решила, что и все остальные таковы. Не встречая никакого отклика, я думала, что хожу одетая, но на самом деле я таким образом взывала хоть к какой-нибудь реакции со стороны.

И все-таки я дождалась.

Между прочим, это было не в первый раз. Когда я хожу с Колином и его друзьями потанцевать, он, трясясь вокруг меня, все время поправляет мне бретельки на платье. Да и Риа несколько раз подкарауливала меня в дверях, размахивая кардиганом и отказываясь выпустить меня из дома, пока я не прикроюсь. До сих пор я умудрялась не замечать этих разрозненных, не связанных между собой случаев, но внезапно они все оказались в одном фокусе, и неожиданно я увидела картину целиком. Такое впечатление, что у меня сломалась какая-то невидимая антенна. После того как я столько лет прожила, скрываясь и прячась, маятник качнулся совершенно в другом направлении, и я попросту стала ночной эксгибиционисткой, которая будто кричит: «Посмотрите на меня! Заметьте меня! Я же живая! Мои сиськи тому доказательство!» Как это прискорбно и унизительно! И тем не менее я делала это снова и снова.

И вот теперь я стала объектом такого странного дружеского вмешательства.

Я прячу лицо в гору махры, которую Колин называет халатом. Мне хочется зарыться в него с головой и остаться там навсегда – пережить там позор и никогда не выходить.

Но прежде чем сделать это, я должна узнать одну вещь.

– А они правда хорошие?

– Прости, не понял, – говорит Колин.

Я откашливаюсь. Не знаю зачем, но мне нужно знать.

– Я говорю, а они правда хорошие?

– Кто они? – хором спрашивают Риа и Кол, недоуменно переглядываясь.

Я сосредоточенно разглядываю синий узор на красном восточном ковре. Рисунок повторяется снова и снова по всему периметру.

– Мои груди, – говорю я почти шепотом. – Ты сказал… ты сказал, они у меня хорошие.

За моими словами следует долгое удивленное молчание. Я обнаруживаю, что плачу – синий узор сливается с красным фоном. Я пытаюсь проморгаться, и синее снова отделяется от красного.

Мне отвечает Риа:

– Они у тебя хорошие, Луиза, и ты сама хорошая. Достаточно хорошая, чтобы перестать ходить полуголой.

Торжественные случаи

В жизни часто бывают случаи, когда даже самом непритязательная, равнодушная к одежде женщина осознает, как важно для нее в социальном плане быть хорошо одетой в этот день. Охваченная внезапной паникой при мысли о том, что окажется в центре внимания, она, в ужасе задает себе вопрос: «Что я надену?» – и мчится покупать новое платье – любое, каков подвернется.

На какую бы церемонию ни пригласили вас одну или с мужем – будь то крестины, благотворительный бал или всего лишь корпоративная рождественская вечеринка, – вам следует придерживаться простоты как наилучшей политики. Пытаясь радикально изменить свою внешность ради этого особою случая, вы только вызовете у всех изумление, а ведь ваша цель – вовсе не произвести сенсацию, а просто продемонстрировать окружающим приятную, привлекательную наружность.

Как-то субботним утром, проснувшись, я слышу приглушенные голоса. В своем новом надежно-непрозрачном халате плетусь в коридор, возле гостиной останавливаюсь и прислушиваюсь.

– Так ты думаешь, они собрались разводиться? – спрашивает незнакомый мне женский голос.

– Да, – отвечает Колин. – Теперь это можно сказать с уверенностью.

Женщина вздыхает.

– Или секс, или деньги. Запомни мои слова, дорогой. В таких случаях все обычно сводится к сексу или деньгам.

Я тихонько стучусь.

– Привет! Извините, что побеспокоила.

Колин встает мне навстречу, а женщина, стройная, худенькая, с огненно-рыжими волосами, улыбается. На ней твидовая юбка и изумрудно-зеленый пиджачок. Она сидит, изящно скрестив лодыжки.

– Доброе утро, Узи! Мы тебя разбудили? Мне кажется, вы еще не встречались. Знакомься – это моя мама.

Я смущенно улыбаюсь, представив, какой всклокоченной, должно быть, выгляжу.

– Рада познакомиться с вами, миссис Райли. – Я подхожу и жму ее тонкую руку.

– Зовите меня просто Ада. – Голос у нее тихий, интеллигентный, с легким ирландским акцентом.

– Я собираюсь приготовить кофе. Вы выпьете? – предлагаю я.

– Нет. – Она встает. – Мне действительно нужно идти, Колин, пока твой отец меня не хватился.

Рада была познакомиться с вами, Луиза.

Колин подает ей пальто.

– Я к вам заеду, мам. – И я слышу, как они о чем-то шепчутся, спускаясь по ступенькам.

Вернувшись, Колин идет ко мне на кухню.

– А твоя мама жаворонок. Чего это она в такую рань? – спрашиваю я, заливая кипятком плошку овсяных хлопьев.

Прислонившись виском к дверному косяку, он закрывает глаза.

– Да это она из-за отца. Он снова расклеился.

Отец Колина Патрик Райли в свое время был прославленным ирландским тенором, а мать танцевала в Королевском балете. Они познакомились в «Ковент-Гарден» в пятидесятые и вскоре поженились. Один за другим родились пятеро детей, младшим из которых был Колин. Потом, в конце шестидесятых, певческая карьера Патрика трагично прервалась, когда он потерял голос во время спектакля «Кавалерия Рустикана».[6] Не помышляя ни о какой другой карьере, кроме музыкальной, он пробовал содержать семью, работая репетитором по вокалу и давая уроки музыки, но так никогда и не смог оправиться после потери былой сценической славы. Будучи человеком ранимым и чувствительным, он начал впадать в депрессию и, бывало, на целый день запирался у себя в кабинете. Когда с годами дети выросли и покинули отчий дом, эти приступы стали выражаться еще отчетливее и часто заканчивались бурными истериками со слезами, после чего следовали обещания взять себя в руки. Но это были лишь слова, а на самом деле Патрик оказался совершенно не способен хоть в чем-то даже ненадолго изменить свою жизнь. В семье было не принято обсуждать «папино состояние», однако в последнее время дела совсем ухудшились, и Ада буквально сбилась с ног, не зная, что делать. Особенно заметно ее муж сник в преддверии годовщины своего последнего спектакля, положившего конец его певческой карьере. До этого события оставался месяц.