Кому-нибудь следовало бы открыть промежутки в действительности, разрывы, подумала Сара, включая отопление и становясь рядом с обогревателем, не имея сил сделать ничего другого. Всего месяц в году – действительности вход запрещен. Допущены только фантазии.
Если бы в моем распоряжении был такой месяц и возможность иметь все, что мне вздумается, как бы все это выглядело? Может, это должно напоминать домашнюю работу: все обдумано, вычерчено, разбито на параграфы?
Сара подошла к столу, из царившего беспорядка извлекла блокнот желтой линованной бумаги, ручку и села за работу.
Однажды, когда ей было тринадцать, Сара увидела сидевшую за обеденным столом мать, рядом с ней стояла чашка с остывшим кофе; наклонившись вперед, мать что-то яростно писала на стопке голубоватых листков.
– Кому ты пишешь? – спросила ее Сара.
– Богу, – ответила мать, не поднимая головы.
– Что?
– Когда мне нужно обсудить какой-нибудь вопрос, о котором я не могу говорить с твоим отцом, я пишу письмо Господу.
– А что ты потом с ним делаешь? – заинтересованно спросила Сара. – Пишешь адрес? «Господу Богу на Небеса»?
– Обычно я его просто сжигаю, – совершенно бессознательно ответила Клэр Нортон дочери.
Тепло от обогревателя начало наконец растекаться по дому; Сара сняла куртку, некоторое время молча смотрела на лежащие перед нею листы бумаги, а потом начала писать:
«Дорогой Создатель,
Я хочу всего лишь одного: любить кого-нибудь, не опасаясь страха. И позволить этому человеку любить меня так, чтобы ему не пришлось осаждать крепость, в которую я сама себя заточила. Я хочу встретить настоящего мужчину, который бы знал, что ему тоже нет нужды бояться меня. Хотя бы один раз в жизни я хочу испытать неистовую, добела раскаленную любовь, такую, чтобы заставила взлететь над обрывом к луне, закачаться между звезд без всякого страха – потому что за спиной крылья, которые не дадут упасть. Да и что общего может быть у страха с любовью?
Такая любовь должна существовать, в противном случае откуда же люди, которые пишут волшебные сказки, черпают свою фантазию? Не могут же они из одного воздуха придумать историю про спящую принцессу, которая чудесным образом проснулась от поцелуя, или про принца, преодолевшего высокие стены замка, победившего огнедышащих драконов, мечом проложившего себе путь через полчища врагов, – и все это во имя Любви. Такая любовь где-то и в самом деле должна быть, на одном из перекрестков человеческой жизни – иначе откуда бы ей пробраться в человеческое сознание?
Поэтому, Господи, хотя бы раз перед тем, как умереть, или до того, как я сделаюсь слишком старой, чтобы испытывать блаженство, или до того, как высохнут мои груди и я начну, подобно старухам, бормотать что-нибудь вроде «секс меня больше не волнует» – хотя бы один раз я хочу повернуться спиной к маленьким демонам страха и показать им кукиш, а потом умчаться вдаль на белом коне – к мужчине. Конечно же, я говорю о коне в переносном смысле, поскольку для Лос-Анджелеса куда лучше подойдет «рэйндж-ровер» или «мерседес».
Перечитывая письмо, Сара уже знала, что оно будет покоиться на дне самого глубокого тайника ее души – и, как она надеялась, непосредственно перед глазами Божьими. Затем она швырнула лист в камин. Поднесла горящую спичку, подумала: «Уже не первый раз я сжигаю это мое желание. А оно все живо. Как Феникс – из пепла, из пламени – сожженное, но не забытое».
Как бы в ответ на это, поток теплого воздуха приподнял пылающий листок над золой, подержал его на невидимых глазу крыльях. Затем все исчезло.
Было время обеда. С течением лет Сара заметила, что, когда семья собиралась за столом, родительский дом оживал. На остаток дня в комнатах устанавливалась усталая, вязкая атмосфера. Идя по тропинке, ведущей к двери кухни, Сара слышала голос матери, стук кастрюль на плите, хлопанье дверц буфета. Когда-то скрипучую кухонную дверь обрамляли тонкие стебли вьюнка, теперь уже засохшего.
Иногда случается тан, что падающий под определенным углом свет будит давно забытые картины. Сара почти наяву слышала, как Марк вторит сорокапятиминутному диску Дайон, а мать негромко и сочувственно разговаривает по телефону с одной из подруг. И себя она видела – двенадцатилетняя девчонка в обрезанных ниже колена джинсах и доставшейся от брата спортивной майке торопится поделиться с отцом своими знаниями о восьмицилиндровых двигателях.
На Клэр Нортон было серое шерстяное платье, рукава на локтях истончились, обвисли складками. Сара помнила его совсем новым – давно, жизнь назад, когда мать ни за что не появилась бы в кухне с розовыми бигуди в волосах и в мягких шлепанцах из голубой байки, тех самых, что были на ней сейчас.
– Привет, мам, как дела? – Сара подошла к матери сзади и поцеловала ее в шею. Нос ткнулся в бигуди. – Бежишь вечером на свидание?
– Господь с тобой! – Клэр почти по-девчоночьи хихикнула. – Просто утром вымыла голову. Готовлю отцу на обед яичницу. Ты не хочешь?
В чугунной сковороде шипело масло. Сара заметила, как дрожит рука матери, вынимавшая из картонки яйца.
– Нет, спасибо. Честно говоря, не очень-то аппетитно это звучит – яичница на обед.
– А ему теперь нравится. На прошлой неделе я кормила его сандвичами с майонезом и арахисовым маслом.
Сара вспомнила отца сидящим на кухне над пиццей и пивом – двадцать лет назад – и внезапно ей захотелось расплакаться. Но, оттолкнув от себя грусть, она распахнула дверь, ведущую в столовую.
– Где Марк? Наверху?
– Да, я только что отнесла ему обед.
Марк сидел в кровати, отбросив в сторону одеяло, с накинутым поверх бедер полотенцем. Рядом лежал чемоданчик-атташе, доверху набитый бумагами.
– Хочешь, чтобы я полюбовалась твоим гипсом? – спросила Сара.
– Привет, сестренка. Хочу, чтобы ты съела этот сандвич с вареньем, а то придется огорчить маму.
– Считай, что с вареньем тебе повезло – вместо него мог быть майонез.
Подвинув в сторону чемоданчик, Сара уселась на постель. Повязку с лица уже сняли, и теперь она как следует могла рассмотреть шрам. Темно-красный, он оказался не таким большим, как Сара ожидала.
– Знаешь, а мне он даже вроде нравится. Он придает тебе вид человека, с которым не стоит связываться. Типа Чарльза Бронсона.
– У Чарльза Бронсона тоже шрам?
– Нет. Но лицо у него такое, будто он там есть. Естественно, для того чтобы вся картина выглядела законченной, не хватает нескольких мазков. Знаешь каких? Вот ты лежишь в своей детской кроватке, над тобой горит ночник-гномик, на книжных полках комиксы про Арчи и Веронику, а рядом аккордеон, на котором ты забавлялся целый месяц. Мамочка уже принесла тебе кружку теплого молока? Да, такая картинка запросто посылает к чертям мужественный образ Чарльза Бронсона, мужчины-со-шрамом-на-лице. Правда, ты можешь компенсировать потерю, начав хромать, и это вполне вероятно, после того как снимут гипс. В таком виде, со шрамом и хромой ногой, тебе гарантирована победа в любом процессе. Люди просто побоятся идти против тебя. Они решат, что если не ты лично переломаешь им колени, то, значит, поручишь это кому-нибудь из своих сотрудников… – Сара на мгновение смолкла, посмотрев на брата. – В чем дело? Меня раздражает твоя манера смотреть.
