— Тебя же ждут! — Настя уперлась ему в грудь, разрывая поцелуй, которого ждала и хотела. За которым сама и подошла к нему.
Он ведь больше не наступал. Даже, можно сказать, отражал атаки ее губ. Что в голове у Насти, ему не понять, но подчинить ее тело у него определенно получится. Оно уже сейчас течет сквозь пальцы тягучим воском.
— Не хочу ехать… — он оставил руки у нее за спиной, чтобы наглаживать напряженные лопатки. — Лучше бы остался здесь. С тобой и Эйты.
— Здесь мама.
— Так там тоже мама.
— Тебя ждут… — последний звук замер у нее на губах, сомкнутых его жадным поцелуем.
— Главное, чтобы ты меня дождалась.
— Я же еду с тобой? — вздрогнула Настя. — Ты передумал меня брать?
Ну что за девчонка! Ей говоришь нежности, а она все переворачивает…
— Я тебя вообще не хочу отпускать… Обратно к маме. В моей квартире слишком много белых стен. Еще и Лида согласилась на пиратскую комнату. До сентября ты моя…
Иннокентий осекся. Сейчас еще подумает, что в сентябре он ее собирается бросить! И поспешил добавить:
— А потом я, так уж и быть, поделюсь тобой с твоим Рериха.
Он скрестил руки, прижимая Настю к груди, чтобы самозабвенно слушать удары ее сердца. Сколько они знакомы? Двух недель нет, а мир уже встал с ног на голову, словно он повис вниз головой, зацепившись лапками за ветку. Как настоящий попугай.
Какой же он Иннокентий? Не говоря уже про Иннокентия Николаевича… Он — Кеша, просто Кеша, но только для нее, для Насти.
Часть 4. "Попугайчики-неразлучники и сырные крошки". 1 "Если бы не бы"
Настя не могла вспомнить, была ли ночь после знакомства с Кешей, когда она действительно спала. Не проваливалась в черноту пустоты, а по-настоящему отдыхала. Наверное, только первые дни, когда свято верила, что легко отделалась от очередного козла, который получает все, что хочет, шуршанием купюр. Чужой ребенок не помог ему исправить первое впечатление — хам, хоть и умеющий, когда выгодно, стать вежливым, раз рыбка иначе не клюет. Но взгляд, которым Иннокентий Николаевич одарил ее на лестнице, многозначительно предлагая подвезти, не стирали никакие последующие слова. Он у всех у них одинаковый — даже если они считают себя оригиналами жанра.
Если бы не финансовая дурь брата и полное игнорирование их проблем отцом, который давно жил другой жизнью и с другой семьёй в Москве, Настя бы и после звонка женщины не согласилась на роспись квартиры. Но безысходность подарила дурацкую надежду на то, что она переоценила наглость богатенького самца, когда Славка сунул ей в руки якобы чаевые и аванс. Ксюша, правда, сразу сказала — верни, не дури. А когда вернуть не получилось, они вдвоем решили действовать на авось. Конечно, из-за денег. Если Насте они были нужны просто позарез, то Ксюше их просто хотелось. А потом… Потом и начался кошмар. Пришел наказанием за дурь той идиотской дождливой ночи, когда она решилась по-настоящему стать женщиной.
Не стала, но просыпалась чуть ли не каждый час, с опаской поглядывая на закрытую хозяином дверь. И потом, дома, глядя в пугающую жестокую темноту, все пыталась списать бессонницу на собаку, которая не желала уходить с ее кровати и ночью то и дело толкала длинными лапами или скулила, вспоминая прошлую собачью жизнь с улицей, битьем и голодом. Но попытка проваливалась с треском. Треском заломанных рук: Настя сравнивала собаку с собой. Ей тоже снились кошмары из прошлого, которые непрошено вернулись в ее сны, а она думала, что отпустила боль навсегда. Выставить собаку за дверь — так просто. А будет скулить — пригрозить рукой: испугается, точно…
Так бы сделал каждый, но Настя боялась остаться в кровати одна куда больше, чем хвостатая Эйты грубого слова. Она то и дело, просыпаясь среди ночи в ледяном поту, тянула собаку к себе за передние лапы, чтобы прижаться спиной к ее теплой шерсти. Согреться от холода одиночества, в котором виноват он… Она ненавидела Борьку всем сердцем, всей душой, каждым волоском на голове, который до сих пор встает дыбом, как в тот день, когда мама сообщила ей между делом, что тот разбился на своем долбаном мопеде.
Даже хорошо, что она узнала не сразу. Еще бы кинулась на кладбище и выдала себя с головой. А так — спустя чуть ли не неделю после похорон, обида на то, что он не звонит и не отвечает ни на какие ее сообщения, хотя регулярно бывает в сети, сменилась болью. Режущей болью внизу живота. Если бы родители отключили телефон мертвого сына и заблокировали ВКонтакте его профиль сразу после аварии, было бы честнее. Это сестра лазила в телефон брата — дрянь… Не написала сразу, что брат мертв, а молча читала ее безумные сообщения. Ведь играли ж вместе все детство, как же так… Плюнуть в душу? В одном ей спасибо — никому не рассказала. Во всяком случае, маме позвонила соседка по даче. Просто поделиться грустной новостью.
Борька разбился через несколько часов после их расставания. Через три недели после того, как увещеваниями и почти что силой затащил ее в старую, давно стоящую на приколе, машину своего деда, и взял то, что считал своим по праву. Он же расстался ради нее со своей девушкой — все, как она хотела, как требовала в подтверждение его любви. И еще обвинил, что она засматривается на Славку… А что Славка? Славка учил ее рисовать. По доброте душевной правил ее работы для поступления в училище. Но Борька делал вид, что не верит — требовал одного лишь возможного доказательства и получил его. Она просила подождать, она просила хотя бы не так, не на заднем сиденье… Но он ее не слышал.
Сколько они были знакомы? Да все детство. Он двумя годами старше. Она играла с Танькой и, конечно, — а как иначе? — была тайно влюблена в ее старшего брата. Но уж слишком быстро у Бори появились девчонки. Из другого садоводства, а потом и из их собственного — Олеська, которая взяла его за грудки — никаких других баб. И он, наверное, согласился. До нее… Или Настя зря поверила? Точно, зря…
Столько лет не замечал, а тут вдруг заметил. Или это она не смогла скрыть, что он ей безумно нравится. Никто другой — ни один парень в классе или в изостудии не напоминал ей, что она выросла, только он один. Она почти не появлялась на даче в предыдущее лето, а в июне, сразу после школьных экзаменов, приехала, потому что Славке потребовались дачные пленэры — а без его помощи она не верила, что поступит в училище. И завертелось — ну, конечно, с остальными у него были гормоны, а чувства именно с ней…
Осознание своей дури приходило постепенно — обещал приехать в город, позвонить. Живут в разных районах, но ничего… Это ж не преграды для влюбленных? Будут встречаться по выходным хотя бы.
Опустошенная, Настя загибала пальцы, сидя на кровати в обнимку с подушкой. Слез не было. Она считала, сколько раз у них был секс. Выходило девять… И только один раз в кровати, когда мама уехала на работу, а она осталась ждать, когда на холсте просохнет масло. Впрочем, ничего не поменялось — Борька получил свое и ушел, а она долго сидела на смятой кровати, гадая, что с ней не так… Не может же ради вот такого быть весь сыр-бор…
И ради вот такого нельзя страдать. Борька разбился не один, он угробил и Олеську — с которой якобы расстался и к которой пошел сразу же, как проводил Настю с холстами до станции. А уходил ли он от нее вообще?
Они все такие, да? Настя спрашивала подушку, но подушка молчала. Кого спросить — не Славку ведь… Подойти к кому-то самой? А если это снова Борька? А если Борька не виноват? Может, Олеська сама к нему прибежала, узнав, что соперница уехала. Может, он согласился только ее покатать, ведь столько раз предлагал это Насте, но природный страх скорости побороть она так и не смогла.
А если бы не машина, если бы не дерево, если бы Настя уехала на день позже, если бы попросила проводить ее до города, ведь холсты такие тяжёлые, если бы… От этих всех «если бы» сердце сжималось сильнее и тело переставало слушаться. Настя неделю пролежала пластом, не вставая даже поесть.
