По этой же стене ползет игривый солнечный зайчик из окна. Везет ему, я не могу даже этого.
Зато могу лежать пнем — в этом я теперь мастак.
Мне нет покоя днем. Но если бы только днем… Я постоянно просыпаюсь по ночам в поту и болезненно морщусь. Сердце сжимает мучительными спазмами, а мозг снова подсовывает воспоминания о том, что я сделал. И снова. И снова.
«Спи, — уговариваю себя, — все равно пока ничего не можешь».
Куда там. С тех пор, как вскрылась правда, я не спал спокойно ни одной ночи.
Каждый день невыносимое чувство ест меня поедом, не дает спокойно дышать. Ему нет названия, но ничего подобного я в жизни не испытывал. Дикий коктейль, который с каждым днем настаивается все больше и мучит меня все сильнее.
Жесткий, серьезный разговор с отцом о том, что я сделал, лишь усугубил и без того разъедающее меня чувство вины.
Ну, как разговор. Говорил он, а я печатал в заметках на телефоне.
Я снова, уже далеко не в первый раз, вспоминаю.
… — Ну и, где она? — слишком резко спрашивает меня отец и обводит больничную палату рукой. Я вижу, что он страшно зол и едва держит себя в руках.
«Кто она?» — печатаю я и недоумеваю.
— Твоя мать.
«Ты в своем уме? Она умерла!»
— Именно, Назар! Так ради чего ты все это затеял, если Ольгу все равно никак не вернуть? Тебе что, стало легче, сын?
«Нет, — признаю я и, немного помявшись, допечатываю: — Стало только хуже».
— Я ведь говорил, что так и будет, когда ты заявил, что сам разберешься. Думал, ты оставил эту дурацкую затею. Так объясни мне, бога ради, зачем ты полез не в свое дело? Я ведь просил тебя не вмешиваться. Это дело мое, твоей матери и той девушки. Но никак не твое!
Взгляд отца светится диким разочарованием, он нападает вместо поддержки, и от этого мне еще больнее.
«Я должен был! Это несправедливо!»
— Должен? Справедливо? — хмыкает отец. — Не этому я тебя учил. О какой справедливости ты говоришь? С чего ты вообще возомнил себя борцом за справедливость, а?
Я бешусь про себя: ну как защищаться, когда он может говорить, а я нет?
Я ему фразу, он мне пять в ответ.
К тому же, и правда, этому меня учил не он, а мама.
Тот случай с Маратом, в бассейне, когда я едва не умер, запомнился мне навсегда. Когда мать добилась его исключения из секции, ко мне как-то днем возле школы подошла светловолосая женщина.
Оказалось, это мать Марата. Она стала просить за него. Мол, прости его, он, вообще-то, добрый мальчик, все осознал и больше так не будет, очень любит бассейн и так далее и тому подобное. Даже плакала.
Я тогда сильно проникся ее страдающим видом и просьбой, мне стало ее очень жаль, и я пообещал поговорить об этом с мамой.
Никогда не забуду, как та взорвалась, едва я успел заикнуться о Марате — о том, чтобы его простить и вернуть в секцию.
— Назар, да что с тобой? Ты за малым не умер! Тебе не так давно перестали сниться кошмары, а на воду до сих пор смотреть не можешь! И ты готов простить Марата? Ты понимаешь, что его мама специально давила на жалость и подошла к тебе? К тебе, а не ко мне, потому что ты у меня слишком совестливый?! Ты в курсе, что у Марата это не первый раз, когда он кого-то обижает?
Мама нависла надо мной грозной тенью, а десятилетний я лишь испуганно вжался в стул, на котором сидел.
— Не знал, — прошептал я.
— Зато я узнала! Так вот, разве это будет справедливо, если ты сейчас дашь слабину и кто-то еще пострадает? Ты готов взять на себя такую ответственность?
— Почему кто-то пострадает? — удивился тогда я.
— Потому что ты его простишь! Подумаешь, — всплеснула руками мама, — достаточно попросить прощения и снова можно кого-то топить! Так, что ли? Что, если в следующий раз рядом не окажется никого из взрослых, и умрет другой ребенок? Например, твой лучший друг Саша. Ты этого хочешь?
— Нет, — рьяно замотал головой я.
— Я рада, что не хочешь. Я знаю, ты у меня добрый мальчик. Но добро иногда должно быть с кулаками, сын.
Мать опустилась на корточки и заглянула мне прямо в глаза. Ее проникновенный голос отдавался в голове звоном:
— Разве это справедливо, что человек, который вредит другим, отделается так легко? И обо мне ты подумал, сынок? Я не для того тебя спасала, чтобы ты сейчас его жалел! Себя не жалеешь, так других пожалей. Если из-за твоей жалости кто-то погибнет, как ты будешь спать с этим, скажи мне?
Помню, как мне в тот момент стало стыдно. Не окажись она тогда в бассейне, я бы утонул, потому что тренер задержался бы в коридоре. Я обязан маме жизнью. Она так меня защищала, а чем я отплатил? Дал слабину, был в шаге от того, чтобы простить обидчика.
— Мамочка, — горячо зашептал я, — ты права, это несправедливо, я не стану прощать Марата. Прости меня, пожалуйста!
— Хороший мой, — крепко обняла меня мама в ответ, — ну конечно я тебя прощаю, потому что очень-очень тебя люблю. Просто запомни: видишь несправедливость — разберись, всегда иди до конца, чтобы не пострадал кто-то еще.
И я кивнул со всей серьезностью, на которую был способен. Больше тему с Маратом мы не поднимали.
Я выныриваю из того момента и как могу, напоминаю отцу о том случае.
Отец читает то, что я так старательно печатал, и хмурится.
Потом тяжело вздыхает и качает головой.
— Назар, а мама не рассказывала о том, к чему привела вот эта ваша тяга к справедливости?
Теперь моя очередь хмуриться. Разве похоже, что я в курсе?
«Нет».
— Ольга добилась, чтобы Марата больше не взяли вообще ни в один бассейн, для этого разнесла информацию о нем по родительским чатам. Конечно, матери обсуждали это между собой, думаю, так и дошло до детей. Марата начали жестко травить в школе.
Ого, а я реально ничего об этом не знал.
— В общем, его мать была вынуждена переехать в другой район. Там в школе стало еще хуже, Марат совсем отбился от рук, родителей стали часто вызывать на ковер. Его отчим скоро не выдержал, развелся с мамой Марата. Они и поженились-то незадолго до всех этих событий. В итоге Марат и его брат остались без отца, а их мать — без мужа. Потом их семья и вовсе уехала в какой-то городок. И гнобить начали уже твою маму. Ее исключили из родительского комитета, обсуждали за спиной. Именно тогда, пока не начали травить и тебя, мы перевели тебя в частную школу.
«Значит, надо было его простить?» — печатаю я.
— Боюсь, верного ответа нет, Назар. Мама защищала тебя. Ты взрослый, теперь можешь понять, что она чувствовала, как боялась потерять тебя. Каждый решает для себя сам. Главное, помнить, что за любой выбор придется платить.
Я возвращаюсь в настоящее, а в голове продолжает рефреном крутиться эта фраза: за любой выбор придется платить.
Вот я и плачум за свой выбор. Каждый божий день плачум.
И ничего не могу исправить. Черт возьми, я пока что даже поговорить с Алисой не могу!
Я в ловушке. И это худшая пытка из всех возможных.
Мой персональный ад.
И каждый день меня истязает самый суровый палач из всех возможных — я сам.
Единственное, что греет душу, в чем я теперь уверен на сто процентов, это то, что ребенок Алисы — мой. Она просто соврала.
И я все для них сделаю.
Пусть пока и не своими руками, а руками отца.
Я перевожу взгляд на часы. Кстати, что-то долго его нет.
Скорее бы вернулся. У меня аж нервная почесуха началась от нетерпения.
Это, кстати, отдельный вид издевательства, наверняка им пользуются черти в аду. Когда жутко чешется какая-то часть тела, а ты ничего не можешь с этим поделать, не можешь дотянуться и лишь бесконечно злишься.
В тот момент, когда я пытаюсь правой рукой почесать гипс, дверь открывается, и заходит отец.
Я поднимаю брови в немом ожидании, кричу про себя: «Ну же, говори скорее, как все прошло? Сходил в женскую консультацию? Поговорил с Алисой и Мариной?»
Отец подходит к кровати, присаживается на край.
Вижу, что слова даются ему с трудом.
