— Я его посажу.
Я от стены отлепилась и направилась в сторону ванной. Только проговорила негромко на ходу:
— Всё у меня нормально.
Не знаю, сколько времени в горячей ванне просидела, воду пустила и ревела в голос. Хоть душу отвела. Синяки уже проступили, но было понятно, что завтра утром картина будет ещё хуже. Ссадины от горячей воды саднило, под рёбрами тупая боль, а в зеркало на себя взглянуть страшно. Когда рыдать надоело, я умылась, под воду на несколько секунд опустилась, а когда вынырнула, головой замотала, сбрасывая с себя весь ужас сегодняшнего дня.
— Нечего его жалеть, поняла? — Фая, совсем как в детстве, на край моей постели присела, и одеяло мне поправила. На лицо моё посмотрела, а я краем одеяла прикрылась, пытаясь от её взгляда спрятаться. Она вздохнула, печально как-то, а я мысленно ужаснулась этому, Фая редко вздыхала, только в самых особых случаях.
— Мне не нужен скандал.
— Я лучше знаю, что тебе нужно.
— Фая…
— Ладно, — она обороты сбавила и по плечу меня погладила. — Спи. Тося тебе таблетку дала?
— Дала.
— Вот и хорошо. Спи. Завтра поговорим.
Хоть и говорят, что утро вечера мудренее, но я этого совсем не заметила. Проснулась вся разбитая, с жуткой головной болью, на постели повернулась и застонала сквозь зубы. Тело на малейшее движение болью отзывалось. Первая мысль — мне нужен врач с большим уколом обезболивающего; следующая — Кириллу позвонить. Правда, всё из головы вылетело, когда Тося в комнату заглянула. Заметила, что я проснулась, и вошла.
— Выглядишь ужасно, — порадовала она меня. Я только рукой махнула. — Ника, это что же творится такое? Ты что натворила? Наслушалась советов её, да? Вот говорила же я тебе…
— Тося, я сама… Фая-то при чём?
— Она всегда при чём, — уверенно проговорила домработница, а потом шёпотом сообщила: — Мама твоя приехала, с отчимом. Чай пьют в гостиной.
Я на локтях приподнялась.
— Зачем?
— С чемоданами. Так понимаю, твоими.
Я снова на подушки прилегла и глаза прикрыла.
— Ясно. Значит, все уже в курсе.
— Ну, все не все… Завтракать будешь?
Я лицом в подушку уткнулась и головой покачала.
В гостиную я не пошла. С кровати поднялась, к зеркалу подошла, а как себя увидела, на одно мгновение с Фаей согласилась, что Витьку посадить надо. Вот ведь гад… На меня никто никогда руки не поднимал, а тут такое. Языком к вспухшей губе прикоснулась и тут же поморщилась.
Мама, когда в комнату вошла, не меньше минуты меня разглядывала. В дверях стояла, а взгляд полон осуждения и даже претензии. Правда, в чём именно я перед ней виновата, я не поняла.
— Вещи привезла? — спросила я вместо приветствия. — Мне даже интересно, что он в чемоданы напихал.
— Там две сумки с твоими платьями.
Мне на самом деле рассмеяться захотелось, только больно было, и головой замотала, не знала, как ещё отреагировать.
— Боже, даже чемоданы не отдал?
— Ника!
— Их я покупала, между прочим, когда мы в Испанию летали отдыхать. Помнишь?
— Сама бы тебя убила, — проговорила мать, в комнату прошла и в кресло села. — Я же тебя предупреждала! А ты, мало того, что любовника завела, так ещё бандита какого-то. С ума сошла?!
— Он не бандит.
— Да какая разница, Ника! Ты себя в зеркало видела?
— Видела! — огрызнулась я, с той злостью, на которую сил хватило.
— Значит, плохо смотрела.
— Мама, ты чего от меня хочешь? Вещи привезла — спасибо тебе, но больше говорить ничего не надо.
— Почему? Фая придёт, научит, как жить дальше?
— Хоть Фаю не трогай, ты в её доме.
— Ты тоже в её доме, в этом и беда. — Мама комнату оглядела, а затем продолжила, понизив голос: — Она виновата, она. Научила на свою голову, всё муж у тебя плохой был. А где он, хороший? Вот твой, новый, где он? Он тебя видел? А ведь из-за него ты в таком состоянии!
— Мама, хватит!
— Не кричи на меня. Я, в отличие от Фаи, за тебя волнуюсь, а она всё интриги плетёт, старуха чокнутая.
— Это ты про меня так лестно?
Я едва в голос не застонала, когда Фая в комнату вошла. Посмотрела на неё умоляюще, потом на мать, но та, кажется, даже не сконфузилась. Только подбородок повыше вздёрнула и на Фаину взглянула с вызовом.
— Вы её с пути сбили.
— Я?
— Конечно. Голову ей глупостями забиваете. Жила она с ним и жила. Чем плохой муж?
— А чем он хороший?
— При карьере, при должности.
— Да какая у него должность? Тьфу. — Фая нитку жемчуга на своей шее потеребила и выразительно скривилась. — Я ей сразу говорила — не твой случай. Какой от него толк? Единственное удовольствие — постель, а так… — Она худенькой ручкой махнула, а потом словно опомнилась и на мать мою, замеревшую, посмотрела. — Ну, вот что ты на меня так глядишь? Не такая я и старая, помню, что от многих мужиков только один толк в жизни. Как от твоего, например.
Я только наблюдать могла, как мама, возмущённая, вскочила, Фаю взглядом посверлила, потом на меня обернулась.
— Если ты и дальше будешь её слушать, то разбирайся, как хочешь. Очень много хорошему она тебя научила… Дошаталась со своим бандитом! А дальше что будет? Тебя убьют где-нибудь в подворотне?
Когда за матерью дверь закрылась, Фая руку в бок упёрла.
— Она всегда была глуповата. И труслива.
— Это моя мама, — напомнила я.
— Да. Слава богу, ты не в неё.
Я улыбнулась с трудом.
— А в кого?
— В меня. Это радует.
— И что же мы теперь делать будем? — Тося в чашку с чаем свою заглянула и тяжко вздохнула, чем разозлила хозяйку.
— Вот что ты опять вздыхаешь? Завздыхала она.
— Повод есть.
Я на спинку стула откинулась и пальцами по скатерти забарабанила. Затем сказала:
— Всё уляжется.
Фая уточнила:
— Это ты ей говоришь?
— Себе.
— Сейчас уже поздно себя успокаивать. Хуже всего, что даже поделить с ним нечего.
— Он бы ничего и не отдал.
Фая только усмехнулась.
— Конечно.
— Фая, я не хочу ничего делить. Пусть он со мной разведётся.
— А жить ты где будешь? Вернёшься в свою квартирку на окраине?
— Наверное.
— Наверное, — повторила она вслед за мной и откровенно скривилась. — Я бы на твоём месте, за то, что он с тобой сделал… Урыла бы его, вот. Чтобы мало не показалась.
Тося в удивлении рот приоткрыла, а я даже не улыбнулась. Только головой покачала.
— Ничего не выйдет. Это он со мной разводиться будет, а не я с ним. Он сейчас всё сделает, чтобы выйти жертвой. Все вокруг будут знать, как и с кем я ему изменяла.
— Вот это меня больше всего раздражает! Избил тебя, а он герой!
