Так вот, Клэр сидела на своей стороне кровати и готовилась ко сну. Она стала ощупывать грудь, как делала это каждый месяц, чтобы проверить, не появилось ли там что-то, чего быть не должно. Обычно она тратила на это не больше минуты, но в тот вечер что-то привлекло ее внимание. Что-то крошечное, размером с горошину. Может, ей всего лишь показалось? Клэр слегка встревоженно ощупывала левую грудь.
— Дэниэл, — прошептала она. — Кажется, я что-то обнаружила.
Операция помогла лишь отчасти — врачи сказали, что рак проник в подмышечные лимфоузлы. Когда Клэр проснулась после наркоза в больнице Олбани, ей хватило одного взгляда на лицо мужа, чтобы все понять. Теперь у нее осталась только одна грудь, и ее это очень расстраивало. Дэниэл говорил, что это не важно, главное, что с ней все в порядке, но у Клэр было стойкое ощущение, что с ней не все в порядке.
Курс химиотерапии вытянул из нее последние силы. Клэр так сильно похудела, что едва узнавала себя в своем отражении в зеркале. Как ни странно, теперь она выглядела моложе и напоминала скорее хрупкую девушку, чем больную шестидесятишестилетнюю женщину, которой была на самом деле. Рак продолжал разрушать ее тело — рак, сорок четыре года назад сведший в могилу ее мать. Клэр не забыла, как страдала мама, как закатывала глаза и отворачивалась, чтобы дочь не видела ее исказившегося от боли лица.
«Мама, мамочка, — думала Клэр, — вот она я, твоя шестидесятишестилетняя дочка, которую ты никогда не увидишь, и мне придется испытать те же муки, что и тебе. Скажи — что мне делать?..» Но Морин Свифт не могла ответить ей, и Клэр оставалась один на один со своей бедой. Химиотерапия, окончательно измучив ее, не принесла никаких результатов, поэтому Клэр решила: достаточно, с нее хватит.
Она сообщила о своем решении Дэниэлу, который плакал и просил ее передумать. Она обнимала его, пока он рыдал на ее груди, и шептала, что так надо, что, конечно, будет трудно, но он справится. У него останутся дети, внуки и целый город друзей.
— Мы столько лет любили друг друга…
— Да, — глухо ответил Дэниэл. — И любим до сих пор.
Клэр было тяжело говорить о своей болезни с мужем и детьми, но она выдержала. Мартин — другое дело. Она стояла в беседке после операции, курса химиотерапии и отказа от лечения и рассказывала ему о том, что произошло за последние десять недель. Мартин сидел неподвижно, и лишь изредка кривившиеся губы выдавали его волнение. Когда Клэр закончила, он некоторое время ничего не говорил. Потом тяжело вздохнул и встал перед ней на колени.
— Я хочу, чтобы ты знала, — медленно проговорил он, — я по-прежнему люблю тебя. — Его голос сорвался.
Волосы Мартина совсем поседели. Клэр говорила ему о своей болезни, о своей смерти, но думать могла лишь о том, как это удивительно и грустно — видеть постаревшим его, человека, чьи волосы когда-то были темными, тело худым, мальчишеским, а глаза — полными надежды.
— Я по-прежнему люблю тебя, — продолжил Мартин, — и что бы ты ни сделала, знай, я рядом. И даже если тебе будет страшно…
Он не мог дальше говорить, он закрыл лицо ладонями, и Клэр увидела, как трясутся его плечи от прорвавшихся рыданий. Потом он успокоился и снова посмотрел на нее.
— Я всегда, всегда буду с тобой, — сказал Мартин и крепко сжал ее руку. — Просто помни о том, что я держу тебя. Держу за руку так же, как тогда, когда мы были вместе. Только ты и я, бесконечно влюбленные друг в друга. Помни все кровати в европейских отелях, наши ужины и долгие прогулки. Помни о том, как мы целовались перед каждым памятником. Нам всегда было мало друг друга.
— Всегда, — прошептала Клэр; теперь она тоже плакала.
— Ничего не изменится, — говорил Мартин. — Смерть не помешает нам, как она может? Я всегда буду думать о тебе, любовь моя. И перед тем, как я уйду, я сделаю так, чтобы люди помнили нашу историю: то, что было между нами, время, которое мы провели вместе. И наша любовь останется в этом мире.
Они крепко прижались друг к другу и плакали, уже не скрываясь и не сдерживаясь, целовались и чувствовали, как их лица намокли от слез.
— Я люблю тебя, Мартин, — сказала Клэр. — Я люблю тебя с той самой секунды, как мы впервые встретились здесь.
— Я пришел с подбитым глазом, — улыбнулся он сквозь слезы.
— А я была в персиковом платье, — подхватила Клэр, потом вдруг замолчала. — Что случилось с теми людьми? — спросила она, вспоминая бесконечные десятилетия, которые они прожили вдали друг от друга — и все-таки рядом.
Мартин ответил не сразу.
— Они никуда не исчезли, — тихо сказал он. — Они здесь.
Церковь была переполнена — на похороны Клэр в июле пришло столько людей, что все сидячие места оказались заняты. Мартин узнал о ее смерти от Тихони и, буквально онемев от горя, вылетел в Америку. Он успел на похороны в самый последний момент и во время церемонии стоял позади всех, чтобы муж Клэр не увидел его, хотя и не был уверен в том, сможет ли Дэниэл его узнать. Самые разные люди становились за кафедру и с жаром говорили об этой обычной и в то ясе время необычной женщине, которая родилась, прожила свою жизнь и умерла в Лонгвуд-Фолс. Мартин заметил детей Клэр — ее высоких, статных сыновей и красавицу Элисон, чье сходство с матерью в первый момент поразило его до глубины души.
Когда дочь Клэр встала и начала говорить, Мартин на мгновение задержал дыхание. Голос Элисон был совсем как голос Клэр, несмотря на то, что дрожал от еле сдерживаемых рыданий. Сейчас ей было гораздо больше лет, чем Клэр в тот момент, когда Мартин в нее влюбился.
— Моя мать, — начала Элисон, подойдя к кафедре, — была обычным человеком. Иногда она решала тесты в женских журналах, вроде «Насколько вы восприимчивы?» или «Сколько в вас необузданности?». И ее результаты были… средними. Это всегда ее немножко бесило.
По церкви прокатился легкий смешок. Элисон коротко улыбнулась, утирая слезы платком.
— Конечно, — продолжила она, — те, кто хорошо знал мою мать, прекрасно понимают, насколько это смешно и глупо. Кого из присутствующих здесь можно назвать обычным средним человеком? У кого нет чего-то, отличающего его от других? В ком нет ни капли оригинальности? — Элисон обвела взглядом собравшихся в церкви людей. — Как и все здесь, моя мать была необыкновенным человеком. В свое время она шила для меня и моих братьев совершенно невообразимые костюмы на Хеллоуин. Однажды Эдди выпрашивал сладости у соседей, одетый в костюм микеланджеловского Давида — с фиговым листочком, если кто не понял.
Люди снова засмеялись.
Наверное, она была разочаровавшимся художником, — сказала Элисон. — Но мы, ее дети, никогда не видели ее разочарованной или расстроенной. Она всегда была полной энергии, веселой, улыбающейся и бесконечно терпеливой. Мне всегда казалось, что другие матери слишком беспокоятся за своих детей, но моя мама позволяла нам быть… свободными. И я всегда буду благодарна ей за это. — Элисон замолчала, уже не пытаясь сдержать слезы, текущие по щекам — Мама, — всхлипнула она, — прости, что я так отвратительно вела себя, когда была подростком. И прости, что не всегда понимала, сколько сил ты отдавала другим людям. Потому что дело не только в том, чего человек успел добиться за свою жизнь, пусть это внушительный список поразительных достижений, и даже не в том, смог ли он прожить ее так, как всегда об этом мечтал. Дело в том, способен ли он стать таким, чтобы другим людям хотелось быть рядом с ним. Сможет ли он быть великодушным по отношению к самому себе. Как вы все знаете, моя мама смогла. И мне ужасно жаль, что я столько лет этого не замечала.
