– Марианна.
– С ней тоже дров наломал?
– Послушай, я старался. Правда, старался.
– Что старался-то? Забраться к ней под юбку? Оставь ее, Рэнди. Она хорошая девушка.
– Ну и ну. Хорошенького ты обо мне мнения.
– Я тебя люблю, братишка. Но чтобы я могла тебя любить, мне очень на многое приходится закрывать глаза. Я бы любила тебя еще больше, если бы ты постарался: бросил эту дурную траву курить, нашел работу.
– У меня есть работа.
– Ну да. Этот сумасшедший дом. Чего ты боишься? Что ты не годишься для этих твоих драгоценных барабанов?
Она вытянула ногу и положила на его грудь.
– Ты будешь помнить утром то, что я тебе сейчас скажу?
– Буду. Я в порядке. Пришел в себя.
– Хорошо. Тогда слушай, и слушай как следует. Ты – лучший барабанщик из всех, кого мне доводилось слышать. Если хочешь барабанить, давай! Но запомни, это рисковая работа, особенно если ты куришь эту дрянь. Потом ты станешь колоться, потом все хуже и хуже, и ты погиб. Поэтому, если хочешь быть музыкантом, найди себе стоящий оркестр.
Он долго молча глазел на нее, потом сел.
– Ты правда думаешь, что я хороший барабанщик?
– Самый лучший.
Рэнди недоверчиво ухмыльнулся:
– Правда?
Она кивнула.
– Хорошо. Что случилось с Марианной? Она не выглядела счастливой, когда ворвалась в дом.
– Ничего не случилось. – Он глядел в сторону, запустив руку в волосы. – Я выругался, вот и все.
– Я сказала тебе, что она хорошая девушка.
– Я извинился, но она уже умчалась.
– В следующий раз придержи язык. Это не так уж трудно.
– И не успел я войти в ресторан, как она стала вопить, что я плохо обращаюсь с отцом.
– Значит, это заметно.
– Я даже не знаю, почему это она мне нравится.
– Почему же?
– Я сказал: не знаю.
– Держу пари, что я знаю.
– Да? Ну скажи.
– Она не потаскушка, вот почему.
Рэнди проглотил комок в горле. Некоторое время он сидел молча.
– Я увидел ее первый раз – и бац! Все, конец! – Он стукнул себя по груди. – Я почувствовал, что дышать не могу.
Лиза улыбнулась:
– Иногда это случается и так.
– Я старался себя вести сегодня как можно лучше. Честно, старался. – Он показал на свой новый свитер. – Я даже себе одежду новую купил, машину вычистил, стул ей пододвигал, дверь в машине открывал. Но она упрямая. Ты знаешь?
– Иногда упрямая женщина – это лучше всего. То же относится и к друзьям. Если бы у тебя были такие друзья, может быть, ты и подошел бы Марианне.
– Ты думаешь, я не подхожу?
Лиза некоторое время смотрела на него, потом потянулась к столику у кровати и подала ему холодный чай.
– Можешь подойти, но это не так просто, надо поработать. Пойди проспись, чтобы у тебя завтра глаза были нормальные. Хорошо?
Он покорно улыбнулся.
– Хорошо. – Поднялся с кровати и пошел к двери.
– Эй, – сказала она спокойно. – Поди сюда.
Лиза подняла руки, Рэнди бросился в ее объятия. Они некоторое время раскачивались обнявшись.
– Я люблю тебя, мой маленький братец.
Рэнди зажмурился, чтобы не заплакать. Он поверил ей, что может стать достойным.
– Я тоже тебя люблю.
– Кончай это с папой.
– Да, я понимаю.
– Завтра для этого подходящее время.
Рэнди поторопился уйти, чтобы не заплакать.
– Да, – пробормотал он и вышел из комнаты.
День, о котором Бесс накануне говорила, что можно расслабиться, принес с собой все. что угодно, только не это. Утром – парикмахер, следом – маникюр. Из магазина дважды звонила Хидер с какими-то вопросами. В церкви надо было развесить белые атласные банты; приготовить коробку, в которой гости должны оставлять поздравительные карточки; увязать все воедино в зале приемов; проверить, доставили ли свадебный торт; убедиться, что стол убрали в нужных тонах, что таблички с указанием имен гостей расставлены; и – Бог мой, как она забыла про свою собственную поздравительную открытку! Не говоря уже о колготках – почему она не проверила раньше, есть ли они?!
К назначенному времени – без четверти четыре – Бесс совершенно вымоталась. Лизы еще не было дома, и она беспокоилась о лимузине. И Рэнди все время приставал то с тем, то с другим: то ему бумагу наждачную, то зубной эликсир, то чистый носовой платок, то рожок для обуви.
– Рожок для обуви! – кричала она, перегнувшись через перила. – Возьми нож, и все!
Вернулась Лиза, самая спокойная из всех троих. Мурлыча и напевая, она красилась и одевалась. Бросила свои туфли и косметику в пакет, забрала вуаль и была полностью готова, когда заехал отец.
Майкл позвонил в дверь ровно без четверти пять.
Бесс наверху ходила по комнате и вдевала в ухо сережку, когда услышала звонок. В животе у нее все перевернулось, она поспешила к окну и подняла занавеску. Там на улице стояли два белых лимузина, а в дом, впервые после того, как он собрал свои вещи и уехал, входил Майкл.
Бесс опустила занавеску, прижала руку к груди, заставила себя глубоко вздохнуть, взяла сумочку и вышла из комнаты. Наверху лестницы она остановилась. Майкл, улыбающийся, красивый, в смокинге цвета слоновой кости с бабочкой абрикосового оттенка, обнимал Лизу. Кружево ее подола закрывало его брюки. Дверь была открыта, позднее солнце освещало их своими лучами, и на какое-то мгновение Бесс показалось, что она смотрит на самое себя. Знакомое платье, интересный мужчина, оба они смеются, он, обнимая, поднимает ее, и ноги девушки отрываются от пола.
– О папа, правда? – визжала она. – Ты серьезно?
Майкл смеялся.
– Конечно. Ты же не думала, что мы отправим тебя в церковь в тыкве.
– Да, но два!
Лиза высвободилась из объятий и затанцевала вокруг него.
– Та же мысль пришла в голову твоей матери, так что в общем-то это от нас двоих.
Через открытую дверь заходящее солнце наполняло дом золотым сиянием, лучи его падали на Майкла, который любовался своей дочерью, а потом стал оглядывать то, что некогда было и его домом.
Сверху Бесс видела, как его взгляд вбирал знакомое: пальму в кадке за дверью, зеркало, уголок гостиной налево от входа, частично закрытый от него свадебной вуалью, которая висела на дверной раме, семейную гостиную. Майкл сделал три шага и остановился как раз под тем меетом, где наверху на лестнице стояла Бесс. Она не двигалась, глядя на его широкие плечи в искусно сшитом смокинге, густые волосы, темные брови, нос, шелковую полосу на правой брючине, кремовые открытые туфли. Он тоже стоял неподвижно, впитывая в себя увиденное, как человек, который стосковался по всему этому. Какие воспоминания оживали в нем, когда он стоял вот так неподвижно? Какие картины прошлой жизни вставали перед его глазами? В эти несколько минут она почувствовала, что он хочет остаться здесь, так же отчетливо, как тысячу раз ощущала его поцелуй.
