Мне было холодно до озноба, до дрожи не только снаружи — внутри. Бедная валериана, придавленная чаем, бунтовала и сообщала о несовместимости с данной жидкостью. А может, это совесть бунтовала, не принимая успокоительный психотренинг Алеши?
— …у каждого человека бывают минуты слабости. Потом, мы жалеем и даже стыдимся того, что совершаем в стоянии аффекта, но суть не в этом. Суть, Анечка, в том, что все зависит не от окружающих нас людей или проблем, с которыми мы сталкиваемся, а от нас самих. Если человек самоодостаточен и силен, он не станет поддаваться порыву, подумает о других, а не о себе. Собственная боль не станет превалировать в принятии решения. Но…Олег другой. Он слабый. И ты это знаешь, и я. Все осведомлены об особенностях его характера. Он бы сделал это в любом случае. В лю-бом. Понимаешь, Анечка? Это его решение. Даже не как слабого человека, а как, прости, гнусного человечка. Он просто пожелал отомстить, таким образом, всем нам. Мы не поняли его пьяный кураж, не выказали уважение его персоне, а ты еще посмела обидеться на его хамство и оскорбление. Он инфантилен и ведет себя соответственно, как капризный избалованный ребенок. Я предупреждал тебя, что эта претензия на личность не может дать тебе ничего, кроме разочарования и дополнительных хлопот.
Сколько раз я слышала это?
И безропотно принимала его точку мнения зрения. Разве могло быть иначе? Разве могла я сомневаться в утверждениях, суждениях брата хоть на грамм? Тогда — нет. Ведь я порвала с Алешей, предала, пусть и оправдала, оправдывала себя, называя свой уход и увлечение Олегом всего лишь неизбежным и закономерным финалом нашей запретной, скандальной связи. Освобождением во имя жизни. Наша агония расставания и так затянулась, переросла в патологическую болезнь, грозящую вернуть все на круги своя, опять в тот же круг запретных объятий и тайных надежд. Несбыточных, ставящих крест на будущем каждого — и меня, и его.
Если безоговорочной верой я могла немного успокоить его и задобрить свою совесть, то почему — нет? И потом, разве мой брат — мой кумир, фактически бог, мог врать? Умный, опытный и желающий мне только добра человек ошибиться не мог, а вот я, глупая, прикрытая спинами братьев от всех волнений и грязи реальности девчонка, с минимальным опытом общения с чужаками — могла. И ошибалась. Что опять же подтверждало правоту Алеши, его заботу и понимание.
— ….думаю, какие-то отклонения в его психике были заложены еще в детстве…
А у нас — нет?
Впрочем, разве я спорю? Спорила?
И сейчас молчала. Хотя сомневалась в истинности его слов, потому что не видела разницы меж нами и Олегом.
Того воспитывали в тепле и заботе полной семьи, холили, лелеяли, но не баловали. Внушали уважение к себе и окружающим его людям, прививали основы принятой морали добропорядочного гражданина своей страны. Его любили, с ним считались, им гордились, с ним носились.
Нас не любили, нас чурались, нас не замечали.
Он рос, как оранжерейный цветок, как чудо селекции. Мы, как сорняк у дороги.
Но разве он слабее нас? Разве мы сильнее, крепче? И чем он хуже нас, чем ненормальнее?
Тем, что устал? Поддался эмоциям и, не ожидая милости от Бога, решил поставить точку на черной полосе, что посетила его жизнь? Тем, что решил покончить со всем разом? Всем тем, что мучило каждого из нас и не давало выбраться на открытое пространство, жить без оглядки, стыда и сомнений. Жить, как нормальный человек, а не прокаженный, проклятый собой и людьми.
Но если отложить фальшивые маски благополучия, быть честным перед собой, то станет очевидным, что мы, как и он, стоим на краю, и, как его, нас все рьяней толкает к краю то же, что уже столкнуло его. Это жуткое слово — любовь. В нем вся страсть мира, накопленная за века вся ненависть и боль, страх и иллюзии, миллиарды преступлений во имя нее или против. И мы лишь маленькое зернышко, что вариться в этой адской каше, заваренной еще Создателем.
Нет, Олег не ненормален, просто он — один. Ему не за кого было зацепиться в последнюю минуту перед роковым прыжком. А у нас — было. Ведь прыгнуть одному из нас означает увлечь за собой других, тех, кто рядом, плечом к плечу, рука в руке, из года в год. У каждого из нас висело по три гири на шее, но и по три парашюта за спиной.
Мы топили друг друга и друг друга же спасали, вытаскивая на поверхность, когда против воли оного, когда и за….
— …мне трудно понять причину его поступка. Их может быть масса и найти в их нагромождении ту единственную, что побудила его на столь опрометчивый шаг, сложно. Но цель, подозреваю, одна и сугубо эгоистичная…
О-о! Как витиевато! Да скажи проще — он не мог пережить, что я уехала с Сергеем, бросив его в таком виде и состоянии. Уехала с тем, кто его избил, с тем, кого он ненавидел, как любого в том доме. Бросила ради того, кто унизил. Его — законного мужа, интеллигентного человека, поменяла на брата, криминального элемента с большой дороги.
В этом был весь Олег. Он оскорблял, но не был готов к ответным оскорблениям. Он нападал, но не был готов к ответному нападению. Он мстил за придуманную им же обиду, загоняя в капкан своей мести всех, кто его окружал, но попал в него сам вопреки хитроумной продуманности плана. Сценарий его куража перекосило. Я вышла из-под контроля и перестала играть роль, написанную им специально для меня. Она мне больше не нравилась — утомила. Я выскользнула, капкан захлопнулся, прищемив хозяина. И нервы Олега сдали.
Он хотел наказать, но оказался наказанным сам. Досада, накопившаяся за долгие годы ненависть и неудовлетворенность смешались с оскорбленным достоинством не лелеемого, а презираемого специалиста, родственника, мужчины. В кипящий котел его негодования добавилась болезненная любовь то ли ко мне, то ли к себе, страх потерять то ли меня, то ли положение, к которому привык. Все это умножилось на алкогольные пары и побрело в поисках достойного выхода, того, что предполагал раздачу призов каждому по делам, но при этом обелял его, превращая виновника в жертву…
— …в последние месяцы его ревность превратилась в столь явную патологию, что уже настораживала. Он давно не отдает отчет ни своим поступкам, ни своим словам и мыслям….
Как легко судить.
Но разве нельзя сказать тоже самое про любого из нас? Разве мы отдаем отчет своим поступкам и словам? Разве каждый из нас не заражен язвой ревности? Разве она не диктует нам свои условия, не является порой главным мотивом поступка? И, как правило, не во благо себе и тем более предмету своего внимания.
Я ревную ко всем, кто с моей точки зрения представляет опасность для нашей с братьями общности, к каждому, кто покушается на их внимание и любовь.
