которое обволакивает моё тело как кокон.
— Это просто безумие. Мне так стыдно, что мы вас стесняем.
— Прекрати нести чушь. Все счастливы. Даже Лекс не знал, что из него может выйти годная нянька, — хмыкает Рома.
— Мы заигрались, Дроздов.
— Нет никакой игры, Канарейкина. Только ты одна этого не видишь.
Откинув голову на его плечо, с замирающим сердцем смотрю на суетящихся по двору людей. Когда мы расстанемся, будет больно уже не только мне.
— Как ты не понимаешь: втягивать в наши отношения семьи было плохой идей. Если мои в курсе, то как потом объяснять твой маме, что я уеду сразу после свадьбы?
— Канарейкина, — шепчет на ухо, растягивая окончание. — Ты слишком много думаешь. Живи моментом. Это как на фотографии: в одном кадре может быть всё прекрасно, и счастливая невеста улыбается жениху, а в следующем она рыдает, потому что кто-то пролил вино на её единственное белоснежное платье. Но, по сути, это даже не трагедия, а такая ерунда, но в том моменте для неё самая важная. У нас тоже есть этот момент. Не менее важный. Сегодня. Сейчас. И мы рядом.
— Ты мне ничего не обещаешь, — тихо говорю в ответ, цепляясь за его сильные обнимающие меня руки. Он вдыхает запах моих волос и касается их губами. У всех на виду!
— Всё будет, как ты захочешь, Лена. Помни про момент. Знаешь, что я хочу сделать сейчас, для того чтобы он стал ещё лучше?
— Что?
— Поцеловать тебя.
— Дроздов, — шикаю осуждающе, хотя хочу этого не меньше. — Не при родителях же!
Хочу его поцеловать с того самого момента, как увидела сегодня. Трогать хочу. По-взрослому. И чтобы нам никто не мешал. На участке в десять соток, переполненном людьми, сделать это нереально.
— Я знаю одно укромное место в сарае за домом.
— Какая романтика.
— Отличный будет момент. Идём.
Толкнув своими бёдрами в нужном направлении, Рома указывает нам путь.
Я стараюсь жить, как говорит он. Наслаждаться моментом и каждой секундой рядом. Но когда мы прячемся за заросшим покосившимся сараем и впиваемся в губы друг друга, вкус у наших поцелуев солёный, с привкусом моего отчаяния.
Глава 20
Вечер в окружении семьи Дроздовых получается очень душевный. Мне удаётся забыть обо всех своих сомнениях и впередиидущих планах и на несколько секунд поверить, что мы в будущем действительно можем стать одной большой и дружной семьёй. Настоящей семьёй.
У Зои бы появилась ещё одна любящая бабушка вместо моей несостоявшейся свекрови, которая вспоминает о ребёнке всё реже. Зачем она ей? Раньше хотя бы коляску приходила катать вокруг дома, чувствовала, наверное, что обязана делать это, после того как её сыночек нас кинул. Теперь почти не появляется. Последний раз звонила и узнавала, как дела у её внучки, месяца три назад, зато передала потом мешок игрушек через Куликова.
Марина Николаевна не спускает Зойку с рук. Тискает и обнимает её. Дочь только рада такому вниманию. Заливисто смеётся, ест черешню, перепачкав рот и платье, а потом засыпает на руках у Роминой мамы, уютно свернувшись калачиком.
Часто я испытываю огромное чувство вины перед дочерью. Потому что собираюсь уехать и строить карьеру, чтобы потом перевезти её к себе. Собираюсь оставить на долгий период свою крошку и не представляю, как проживу без её улыбок и звонкого смеха на другом конце континента. Это будет больно. Мысли об этом уже словно режут лезвием по сердцу.
Я устроилась на коленках у Ромы, потому что мест, где можно посидеть, ограниченное количество! И, положив голову ему на плечо, обнимаю за плечи. Не спускаю взгляда со своей маленькой блондинки, перепачканной черешней, как какой-то монстр из мультиков. На глаза набегают непрошеные слёзы, стараюсь незаметно сморгнуть их.
Рука Ромы греет моё бедро, а губы иногда, будто случайно, задевают висок. Я немного смущаюсь этих почти незаметных проявлений чувств, а сама жмусь к нему всё ближе. До нашей парочки никому нет никакого дела.
На дачный посёлок опускаются сумерки, в траве стрекочут не то кузнечики, не то цикады. А может, и светлячки? Или все вместе. В насекомых я разбираюсь плохо. В центре нашей небольшой компании папа установил тлеющий мангал, от которого ненавязчиво тянет дымом.
После плотного, но простого ужина из шашлыка и овощей родители подсели на уши Лексу, и бедному подростку ничего не остаётся, как с вежливой улыбкой слушать их нравоучения и истории из жизни.
Марина Николаевна ловит мой взгляд, мягко улыбается, гладит Зою по волосам и тихо говорит:
— Рома, когда был в её возрасте, чужих боялся. Смотрел исподлобья и хмурил бровки. Как маленький колючий ёжик. Никого к себе не подпускал, а если его кто-то хотел взять на руки против воли, начинал истошно вопить.
— Сейчас о нём тоже нельзя сказать, что он душа компании, — произношу негромко. — Расскажите мне ещё что-нибудь из детства Ромы. Он был послушным?
— Могу рассказать, конечно. Если Ромчик не против. А то скажет, опять сдаю его с потрохами при жене, — говорит Марина Николаевна и стреляет озорным взглядом в сына.
Дроздов издает булькающий звук, похожий на возмущение, и начинает двигать коленями. Похоже, собирается сбросить меня с себя, чтобы не задавала неудобных вопросов?
— Зачем тебе эта информация, Канарейкина? — шепчет мне на ухо.
Так близко и интимно, обдавая горячим дыханием мочку и чувствительный участок шеи, которые ещё недавно покрывал поцелуями. Нахожу его ладонь и крепко сжимаю, впиваясь в неё ногтями.
— Я же должна знать, чего ожидать от наших детей, Дроздов. Если они у нас будут, — добавляю поспешно, смотря ему прямо в глаза. Рома медленно моргает, а затем отводит взгляд. Опускает руку мне на голову и укладывает обратно себе на плечо.
— Ладно, рассказывай. Только без подробностей и фоток.
— Да где я их возьму здесь? Но, когда заскочите к нам домой, обязательно тебе кое-что покажу. Где он без штанишек, одел горшок на голову вместо каски.
— Чего?
Не могу удержаться от громкого смешка. Рома страдальчески
