хочу, чтобы впредь этого не повторялось. И голый Сазонов не ходил бы по нашей комнате.
– Так ты скоро съедешь, – Юрка не оставляет попыток успокоить свою девушку. – Какая тебе разница, что здесь будет?
– Мне – большая. Ксюша – моя подруга.
– Вот и позволь ей самой решать, что делать.
Маша покачала головой, но с Юркой дальше спорить не стала. Только он один так умеет – наладить мир в любой ситуации.
– Есть курить? – Пашка обратился к своему другу.
– Найдётся.
Они вдвоём вышли в коридор. Ни слова не сказал мне Пашка. А ведь я ждала от него знаков внимания. Но он часто бывает таким. Внешне кажется небрежным, равнодушным. Но когда мы остаёмся одни, и рядом нет свидетелей, Пашку Сазонова не узнать. Как будто вместе с одеждой он сбрасывает свою маску отрицательного героя и становится таким, какой есть. Интересно, Милада знает его настоящим? А может быть это я ничего не знаю? Может, Маша права?
Зачем он только сейчас ушёл? Мне снова нечем защищаться. Я без него уже не такая смелая.
– Одевайся, Ксюш. Во сколько у тебя зачёт?
– В десять, – припоминаю я.
– Сейчас почти двенадцать, – Маша смотрит на часы и качает головой. – Но ты ещё можешь успеть. Поторопись.
– Не хочу. Лучше в другой раз.
– С ума сошла? Будешь теперь долги плодить? Давай-давай. Так и до отчисления недолго.
– Маш, что ты мне грозишь постоянно? – не выдерживаю я. – Лучше бы поддержала по-дружески.
– Нет смысла поддерживать того, кто настойчиво хочет упасть. Только имей в виду: потеряешь место в универе – потом всю жизнь будешь жалеть. И Пашка тебе не поможет.
– Ох, Мария Петровна, вы прямо мать настоящая! Строгая, чёрствая. Как с тобой можно разговаривать? – встаю, наконец, и тянусь за одеждой. Маша тут же замечает неладное.
– Откуда у тебя синяки?
– Где? – делаю вид, что не понимаю.
– На груди. Еще скажи, что ты не знаешь.
– Знаю.
Маша тяжело вздыхает и качает головой.
– Он уже руки стал распускать?
– Это не то, – снова приходится оправдываться. – Он просто не рассчитал сил.
– Конечно. Именно с этого всё начинается.
Я злюсь на неё.
– Маш, ты так говоришь, будто сама прошла через насилие.
– Нет. И тебе такого не желаю. А Сазонов способен на всё.
– Ты так хорошо его знаешь? – иронично спрашиваю я.
– Получше, чем ты. Не забывай, я пять лет прожила в общаге. А ты всего полгода.
– Дедовщина какая-то получается…
– Ксюш, перестань переводить всё в шутку! – Маша сердится. – Я с тобой серьёзно говорю. Ты знаешь, сколько твой Сазонов за пять лет тут дел натворил?
Поворачиваюсь к подруге и спокойно, но в то же время хладнокровно смотрю ей прямо в глаза.
– Не знаю и не хочу знать. Меня интересует только то, что происходит сейчас. И я вижу, что он любит меня и хочет быть со мной.
Наверное, в глазах Маши я безнадёжна. Что толку говорить со мной и пытаться в чём-то убеждать, если я не слышу? Но мне так дороги наши чувства, что я готова защищать их любой ценой. Даже если потребуется выступить против всех.
– Время покажет, Ксюш, кто был прав, а кто заблуждался, – заключает Маша, тем самым, закрывая тему.
Я выхожу в коридор. Пашки там нет. Как и Юрки. Ушёл, не попрощавшись, как всегда. Может, так и надо? Ведь многоточие означает продолжение, а не конец истории.
Евгений
В ту самую первую минуту, когда я понял, что её нет, не мог представить, как меня потрясёт уход матери. Она говорила, что однажды это произойдет. Она готовила меня и готовилась сама. Но я, пожалуй, до конца не верил. Сказать можно что угодно. Произнести вслух в сердцах. А мама человек отходчивый. Поэтому я и не верил, что она всерьёз.
Отец в ту ночь ворочался долго, кряхтел, совсем как старик. В какой-то момент я позлорадствовал: вот видишь, до чего ты довёл мать! Не выдержала больше – ушла, бросила тебя. А потом подумал по-другому: она ведь нас обоих бросила. И отцу теперь не сладко. Это самое настоящее предательство. Что бы ни было между ними, столько лет муж и жена. Разве так можно? Но, оглядываясь на своих знакомых, сам себе отвечаю: можно. У Ксюши родители развелись, у Пашки вообще даже женаты не были, отец сразу ушёл. Разные судьбы у людей. И моя судьба, наверное, не самая трудная. Только мне кажется, что каждый считает именно свой путь особенным, именно свои трудности самыми тяжёлыми. А что там у других на самом деле никого не волнует. Вот мы с отцом в одной квартире живём. Он спит в соседней комнате. А мне по сути всё равно, что он чувствует, о чём переживает. Меня волнует только то, что чувствую я. Это ведь неправильно. Я ведь должен беспокоиться о своих близких.
А я не могу.
Ложусь в постель, беру телефон, пишу сообщение Ксюше, что не смогу приехать, как обещал. Зову её к себе. Отказывается. Я не удивлён. У нас с ней не клеится. Не получается, как хотелось бы. Она увлечена Пашкой настолько сильно, что никого другого не замечает.
Собираюсь уснуть, как вдруг приходит новое сообщение: «Женя, сынок, это мама. Со мной всё хорошо. Не переживай. Я тебе завтра позвоню».
Она помнит обо мне. Не забыла!.. В глазах стало рябить. Словно титры замелькали картинки прошлой жизни – детство, юность, мама. Это самый тяжёлый разрыв для меня. Я не ожидал, что буду плакать…
За стеной слышу храп. Слава Богу, теперь отец будет спать до утра. Он иногда любит буянить, когда напьётся. Бывший офицер, блин!.. Как он теперь без матери будет? Она для него была всем, хоть он никогда не признавался.
* * *
– Женек, ты есть будешь?
Открываю глаза. Оказывается, проспал всю ночь. Отец на кухне уже гремит кастрюлями. Выглядит потрёпанным, но не сломленным.
– Давай помогай на стол накрывать.
Раньше об этом мама просила. Мягко, аккуратно. Отец просить не привык. Ему бы приказы отдавать. Я готовить не умею и не люблю. Но с отцом спорить не хочу. Он сейчас как бочка пороховая. Малейшее слово – и тут же взорвётся. Поэтому вместе с ним пытаюсь хозяйничать.
– Мать твоя всё оставила, – говорит он. – Кроме своих тряпок и безделушек ничего не взяла. Столько лет копили, собирали вместе…
Я молча ем. Не хочу ничего ему говорить. Мне кажется, любое моё слово он воспримет в штыки.
