лучше. Вот прямо завтра утром наберу и скажу, что с меня хватит. Если она хочет проворачивать свои грязные делишки, то пусть это делает не моими руками. Вот!
– Правильно.
– А потом будь что будет.
– А вот тут придется тебе смириться с тем, что ты ей на руки сдала самые лучшие карты, и она обязательно пустит их в ход, Лерчик. Хотя бы даже из вредности и обиды, что ты посмела пойти против ее приказа.
А вот это совсем не обнадеживало. А очень даже наоборот. Решимости моей поубавилось, стоило только представить, что начнется после выхода статьи с моим именем. А если Эллочка окажется не просто стервочкой, а самой что ни на есть стервозиной, и в придачу к статье выдаст все явки и пароли, предоставив общественности всю правду под добрым слоем отборной грязи, то мне будет вообще худо.
Я и так-то с трудом переносила критику, а такая в некоторой степени “позорная” слава оказаться “одной из…” у богатого ловеласа Троицкого… в общем, я слабо представляла, как я это переживу.
А если еще и до родителей дойдет?
А там знакомые знакомых бесчисленных знакомых…
– ... ау, Лера, ты тут? – видимо, я настолько ушла в свои мысли, что пропустила последние слова подруги.
– Тут. Но ведь это самый лучший вариант, правда? Сонь, я не хочу портить отношения с Мироном. Мне кажется… – запнулась, – а может… – разволновалась, что аж ладони вспотели.
Так, спокойно Лера. Глубокий вдох, унять дрожь и бешеный стук сердечка, а потом выдать на выдохе:
– Может, у нас с ним что-то получится? М-м? Как думаешь?
– Я с твоим Троицким, конечно, не знакома, но поверь мне, если бы ты была для него просто проходящим мимо эпизодом, он бы выставил тебя за дверь, еще только увидев на пороге своего кабинета. И уж точно не стал бы приглашать на ужин!
– Значит, решено: я уволюсь. Из журнала. Поставлю жирный крест на журналистике. Все равно мне “настоящим” журналистом ни в жизни не стать! Я слишком совестливая, трусливая и ненавижу врать. Терпеть не могу все эти грязные уловки и копания в чужой жизни.
– А я давно тебе это говорила! – хохотнула подруга. – Совесть твоя плохо дрессированная. А таких на передовую в желтой прессе не берут.
– Да уж,– пожала я плечами, проходя на кухню, наливая в стакан воды, и залпом его осушая, – а если она решит выпустить статью… что ж, запрусь где-нибудь в пещере и не вылезу, пока сплетни не утихнут.
– Хороший план.
– Думаешь?
– Уверена.
– Значит, так тому и быть! Все, завтра я обрублю эти ниточки в руках Эллы Робертовны, которыми она крутит мной, как безвольной марионеткой, – гордо задрав нос, заявила я. И потопала в этот вечер спать, полная решимости и какого-то изощренного удовлетворения от принятого мною волевого решения.
Но вот кто бы знал, с чего начнется следующее утро…
Мирон
Утро пришло вместе с головной болью.
Последние пару-тройку бокалов виски в компании Костяна вчера явно были лишние, и теперь упреком долбят по вискам.
После Лериного совершенно неожиданного для меня отказа поужинать со мной меня накрыло. Снова. Я совершенно не понимал, что я делаю не так и почему она так меня боится. Или, по крайней мере, опасается. Я вообще ее не понимал! Что она творит, какую ведет игру, чего добивается? Что, мать твою, происходит?
Для меня уже было совершенно однозначно то, что меня на ней клинит и не по-детски так. И дело уже не в ее упругой заднице, на которую трудно было не смотреть, идеальной груди и сногсшибательной фигуре, а в ней самой. Нет, конечно, если объективно – я как любой мужик хотел ее просто до искр в глазах. Но если раньше проблема касалась только нижней головы, то теперь плавно перетекла в верхнюю и мне нужна была она вся. В целом. Мне нужна была Совина со всей своей: милостью, непосредственностью, и невозмутимостью. А судя по очередному отказу, хоть и смягченному улыбкой и ее “у меня на вечер планы, прости”, я ей нахрен не сдался.
Хреново было, одним словом. И я не придумал ничего лучше, кроме как накидаться до беспамятства и отключиться. Тут же у Костяна дома.
А потом было вот: тяжелое утро, гребаное похмелье.
– Выспался? – бодро поинтересовался хозяин квартиры, когда я вышел на кухню.
Ну, как вышел? Выполз. Еле переставляя ноги.
– Который час?
– Начало девятого. Домой помчишь или от меня сразу в офис? Что-то там Стасон уже трубу оборвал с самого утра.
– Что ему надо?
– Я не брал. На работе появимся и узнаем. Думаю, ничего критичного, – усмехнулся друг, ставя передо мной чашку с убийственно крепким эспрессо.
– Спасибо, мамочка.
– Пей давай, шутник. А потом приводи себя в чувства и решай что-то уже со своей недолюбовью, – фыркнул Костян, а я аж подавился, закашлявшись.
– Чушь не неси. Какая, мать его, любовь?
– Обыкновенная. С птичками, чирикающими над головой, и розовыми облачками.
– Сам-то в это веришь?
– Не верю, – уселся друг напротив. – Вижу.
Спорить с ним было без толку. Поэтому я благоразумно заткнулся.
Любовь? Уж не знаю, возможно ли влюбиться в кого-то за столь короткий срок. Но интерес, симпатия и что-то отдаленно похожее на влюбленность имели место быть. И как бы странно не звучало, но прочно обосновались в голове еще с момента вечера маскарада.
М-да… проклятье.
Уничтожив чашку кофе практически залпом и перекусив какой-то сладкой ерундой, я помчал до дома. Принять душ, привести себя в человеческий вид и уже оттуда рвануть в офис.
Сегодняшний день обещал быть менее загруженным, чем вчера, и кучи разъездов не предполагалось, поэтому сегодня я отдал предпочтения самостоятельному передвижению, без водителя.
По дороге в офис заскочил за кофе, на автопилоте заказав два стаканчика: для себя и для Леры. И уже только на улице сообразил, что сделал. Ухмыльнулся собственной самонадеянности, я ведь даже понятия не имел, какой она пьет, и уже ровно в девять ноль-ноль переступил порог своего кабинета. Тишина, пустота, все чинно, ровно, только слышится, как работники на своих местах гудят. Но я благополучно пропускаю это мимо своего внимания.
Прохожу к своему столу, бросаю взгляд в сторону кабинета Совиной – ее на месте еще нет. Но с минуты на минуту появиться. Больше
