стал. Тогда это было ему не нужно. «Просто» флирт оказался важнее всего, что мы строили, а возможность вкусить запретный плод перевесила клятвы, которые мы друг другу давали.
— Ну что ты молчишь, Кир? — не выдерживает он, когда тишина между нами затягивается.
— Чего ты от меня ждешь? Каких слов?
Березин растерянно замолкает, потом с намеком на обиду выдает:
— Я же все сделал, как ты просила. Убрал Марину, организовал ее увольнение. Все, ее больше нет! И не будет! Она больше не появится рядом и не посмеет к нам сунуться.
Говорит это с таким рвением, будто устранил самого опасного перступника на свете, но он забыл, что враг внутри.
— То есть, ты думаешь, что проблема только в ней? В Марине?
— Ну, а в ком же?
— Может быть, в том, кто уже разрешил постороннему сунуться к нам и от души потоптаться на нашей семье? — спрашиваю, задумчиво крутя в руках полупустую кружку. Чай плещется почти до самых краев, но не переливается. То же самое у меня сейчас внутри. Горечь то затапливает до самого верха, то спадает, обнажая пустое дно.
Вроде получила то, что требовала, но удовлетворения нет. Я не могу забыть, не могу смириться, не могу простить. Меня мучают воспоминания о том, как он врет мне в трубку о собрании, а потом выскакивает из ее подъезда с перекошенным лицом. По живому вспарывает его признание о том, что сам бы не остановился и дошел до конца. Они мешают мне нормально жить и чувствовать себя счастливой.
Дура я. Наверное, ждала, что, как в сказке, по мановению волшебной палочки отпустит и все пройдет. А оно не отпускает и не проходит. Я вообще сомневаюсь, что когда-нибудь отпустит. Во мне не осталось доверия.
Березин чувствует, что меня штормит, и берет за руку.
— Леш! — я тут же напрягаюсь Эти прикосновения неуместны. Они не дают ощущения единства, как раньше. Они обжигают, в плохом смысле этого слова.
— Прости меня, — надрывно просит Леша, — я все понял! И то, каким дураком был. И сколько боли тебе причинил.
— Почему ты все это осознал только после того, как услышал от других? Почему, когда я что-то говорила, пыталась открыть тебе глаза на всю прелесть ситуации, ты только отмахивался? В какой момент ты решил, что мои слова для тебя ничего не значат?
— У меня нет ответа на этот вопрос, — опускает взгляд, — я не знаю…
— А я не знаю, стоит ли все это продолжать.
— Ты обещала дать нам шанс, — его голос затихает до шепота.
— Я не выставила тебя сразу, не сменила замки на двери, не внесла тебя в черный список…считай, это и есть шанс. Или ты думал, что сразу растаю, переключусь, и все будет как прежде? — горько усмехаюсь, — как прежде не будет. Никогда. И мне нужно время, чтобы все это пережить. Не знаю сколько, но я больше всех остальных заинтересована в том, чтобы перестало ломить сердце от одного взгляда на тебя.
Я не пытаюсь играть роль стальной женщины, которая запросто справляется и с внешними проблемами, и с внутренними. Пусть знает, что мне хреново, пусть осознает, к чему привели его игры и вранье. Подслащивать пилюлю, чтобы успокоить его совесть, я не стану.
— Я сам себя не понимаю, — стонет он, — Мозги поплыли, не соображал ни хрена. А, как Михалыч взбучку устроил, так все по местам встало.
— Он хороший, — сдавленно улыбаюсь.
Этот пожилой мужчина для меня всегда был идеалом. Его отношение к жизни, к семье, к тому, что важно на самом деле, рождали свет в душе и заставляли верить, что не все в жизни крутится вокруг пошлых желаний, что есть и настоящая преданность, и любовь, способная гореть не год, и не два, а всю жизнь.
— А я, значит, плохой? — Березин пытается отшутиться, но его замешательство настолько велико, что видно невооруженным взглядом.
— Это тебе самому решать, хороший ты или плохой, — поднимаюсь из-за стола.
Молча все убираю и хочу уйти к себе, но развернувшись, сталкиваюсь нос к носу с Березиным.
— Кир, я люблю тебя! — обхватывает мое лицо горячими ладонями и целует. Так яростно, словно от этого зависит его жизнь.
***
Ощущения от поцелуя самые дикие. Ревность душит, обида обжигает, ярость распаляет настолько, что сожгу любого.
Вырываюсь, но этот сукин сын сильный, как леопард. Он зажимает меня у стены, наваливается, не позволяя сдвинуться ни на миллиметр. Я упираюсь руками в крепкую грудь — чувствую, как под ладонями бешено бомбит его сердце. Уворачиваюсь. Горячие губы по щеке, дыхание опаляет.
Мне больно. Не снаружи, а внутри. Душа полыхает, и вопреки здравому смыслу, злое желание расползается по венам. Мне хочется доказать себе и ему, что я лучше! Что никакая Марина и в подметки мне не годится. Что он дурак, раз решил променять меня на нее.
Это желание неправильно, надрывно и не имеет ничего общего с настоящими чувствами. Ненормальный азарт, попытка сказать «смотри, как я могу, смотри, что ты просрал».
Сама подаюсь навстречу. Хватаюсь за его футболку. Так грубо и сильно, что раздается треск рвущейся ткани. Плевать. У меня в груди разрывы гораздо сильнее.
Я целую его сама. О том, что такое нежность, даже не помню. Такое чувство, что хочу содрать его, сделать больно. И я делаю. Прикусываю губу так, что он шипит и дергается, пытаясь отстраниться. Смотрит сердито, а глаза, как пьяные с поволокой. В них столько эмоций и желания, что меня штормит.
Какого хрена, Березин?
Какого мать твою хрена, ты сделал это с нами. Ведь не отгорело ничего. Все между нами на месте. Надо было просто встряхнуться, вместе, оживить наши отношения, в которые начал просачиваться быт и стагнация.
Мы бы справились. Вместе! Ты и я! Но ты выбрал другой путь — флирт на стороне, азарт и охота за другой самкой.
Он подхватывает меня под бедра и усаживает на стол, примостившись между моими коленями. Прикосновения жадные, нетерпеливые. Дыхание громкое, надрывное. То ли его, то ли мое. Не разобрать.
Голова кругом. Тело хочет продолжения, разрядки. Это так остро, что почти больно. Я дергаю пояс на его джинсах, тяну кверху футболку. Хочу. До дрожи, до умопомрачения
А потом, как взрыв в голове.
Я словно наяву вижу, как Березин
