же в колледж вставать рано.
Знаю, что неправа… что нельзя так, и он не моя собственность. Не имею права требовать и даже просить проводить со мною всё его время. У него бизнес, работа, он отдельный от меня человек, но… почему-то именно сегодня так хочется скорее увидеть его, обнять, прижаться к груди, вдохнуть запах. Просто почувствовать его тепло.
Вечер кажется ещё более тяжёлым и мрачным. К тому же тревога внутри начинает нарастать, змеиться под кожей, жечься…
И вот я уже расхаживаю по квартире, не зная, чем себя занять. Включаю и выключаю телевизор, честно пытаюсь вчитаться и в книгу, и в конспект, но внимание расплывается. Зато оно непереставаемо возводит в памяти и концентрируется на сегодняшней болтовне Екатерины.
Я знаю, что это ошибка. Знаю!
Знаю, что так нельзя. Что я бы не хотела, чтобы Герман поступил со мной так же, хотя мне и совершенно нечего скрывать. Но я будто с ума схожу. Не знаю, что со мной и почему так себя веду. Сколько раз в фильмах видела и осуждала!
Но ничего не могу с собой поделать. Открываю шкаф и заглядываю в ящики с вещами Германа. Один, второй, тумбочка у кровати. Каждый раз сердце замирает, что я что-то обнаружу. Только что? Сама не понимаю, что ищу и хочу ли найти.
Раз замирает, два замирает, а потом ещё раз и застывает на несколько секунд. Болезненно так, противно… когда на пол выпадает коробочка, обтянутая красным бархатом.
А в ней, в коробочке этой… колечко. С камешком синим… сапфиром…
Уснуть не получается. С таким грохотом в груди ни за что не уснуть.
Коробочку я убрала туда, где нашла. Металась по квартире, словно загнанный зверь в клетке. Дважды бросалась вещи собирать, плакала у окна и даже со злости разбила стакан в кухне. Порезалась, пока осколки собирала, и снова расплакалась.
Мне кажется, я просто схожу с ума. Мне не нравится быть такой. Я не хочу быть такой. Это не я. Совсем иначе меня бабушка воспитывала.
Противно от себя. Мерзко. Стыдно.
В зеркало смотреть не хочется — тошнит аж от этого сумасшедшего блестящего взгляда.
Что же это за любовь такая, если она меняет человека в худшую сторону? Если заставляет себя так скверно чувствовать?
Я думала, что мне было плохо, когда поняла, что влюбилась. И когда мы провели ночь, а потом расстались. Тогда казалось, что самое главное — быть вместе. И тогда всё будет хорошо.
Но оказалось иначе. Меня снедает ревность. Выжигающая, опустошающая, разрушительная. Кажется, будто я проигрываю в сравнении со взрослой, умной, красивой и опытной Екатериной.
Это сводит с ума. Ломает. Уничтожает. Заставляет разваливаться на кусочки.
Когда в двери тихо поворачивается ключ, я уже час как лежу в постели. Без сна. Но сейчас прикрываю глаза, притворяясь спящей. Не знаю зачем. Чтобы Герман не почувствовал эту мою тревогу.
Он входит тихо. Шуршит одеждой, аккуратно прикрывает дверцу шкафа, потом уходит из спальни, и я слышу приглушённый шум воды — душ принимает.
Герман возвращается в спальню и, подняв одеяло, ложится рядом. Обнимает за плечо и прижимается всем телом, глубоко втягивает носом у моих волос.
— Спишь? — шепчет тихо.
— Нет, — отвечаю и разворачиваюсь к нему.
Чувствую запах алкоголя. Ещё капля в копилочку моей тревоги.
— Получилось сделать машину? — спрашиваю, примостив голову у него на плече. Это ведь не обязательно приставание и выведывание, я просто интересуюсь его жизнью. Это нормально.
— Да, но провозился знатно. Товарищ заехал, и мы пива выпили ещё, поэтому чуть задержался. Ты ведь не сердишься, мышка?
Он приподнимается и целует меня в нос. Ласково так, что дурацкая тревога отступает немного, обесцвечивается, но всё равно не вытаскивает свои когти из моей груди.
— Нет, — вру, не решаясь рассказать ему правду о своих подозрениях и переживаниях.
— Тогда почему такая напряжённая?
— Волновалась. Время позднее. Гололед, дорога плохая.
— Я взрослый мальчик, Женька, — мягко улыбается, но мне почему-то не смешно, он будто в очередной раз подчёркивает разницу между нами. — Не надо бояться за меня.
Я так сильно нуждаюсь сейчас в нём. Кажется, только его жаркие прикосновения смогут прогнать это гнетущее чувство внутри. Мне жизненно важно сейчас почувствовать себя желанной.
Но Герман целует меня, а потом просто желает спокойной ночи, обнимает и за пару минут засыпает.
Чувствую себя растерянной. Понимаю, что он мог устать, вымотаться, но… мы занимались любовью вообще едва живые от усталости, и он буквально не мог насытиться мною. Целовал снова и снова, раз за разом отчаянно делая своей.
А сейчас просто уснул…
Глупые мысли начинают кружить с новой силой. Будто кто на ухо нашёптывает, кто-то страшный и противный:
“А может он на сегодня уже удовлетворён?”
“Был у неё”
“Был с ней”
“А может, ты тут просто временно?”
“Не просто же так прогнал в прошлый раз… маленькая Женя… глупенькая Женя…”
Задыхаясь, выбираюсь из его объятий и прямо в ночной сорочке выбегаю на балкон. Глубоко вдыхаю ледяной воздух, будто до этого долго плыла под водой, и мне срочно нужен глоток кислорода.
Холодно. Ветер и мороз поздней осени пробирают до костей. Для них тонкая хлопчатобумажная ткань не преграда. Кожа покрывается крупными мурашками, я начинаю дрожать до стука зубов, но по прежнему стою на балконе.
Так можно заболеть, знаю, но мне всё равно. Мне срочно нужно остудить этот пожар в голове и в груди.
***
Утром на учёбу я не еду. Сегодня только одна пара, а потом отчётный концерт колледжного театра мод. Отпрашиваюсь у куратора, сообщив, что приболела.
Горло першит, но вроде бы не критично. Звоню бабушке, и она тут же замечает лёгкую хрипотцу.
— Женёчек, ты заболела, что ли? — охает бабушка.
— Всё в порядке, бабуль. Просто шарф вчера дома забыла, ветер был. Сейчас молока с мёдом выпью и буду как новенькая. Ты же знаешь, я долго не болею.
— Ой сплюнь, дитё. И давай там, ромашечки завари, леденцы купи какие. Денежки есть у тебя?
— Есть, ба, ты же знаешь, что я просто так не трачу. Да и зарплата теперь какая-никакая, а есть. Тем более Злата сказала, что с этого месяца поднимает мне на десять процентов, потому что я хорошо работаю.
— Ты вообще солнышко у меня. Скучаю очень. На каникулы приедешь?
— А как же.
Бабушка рассказывает про кота, про то, что у соседей виноград прихватило — прикопали мелко, не укутали, что куры под зиму совсем почти нестись перестали.
