Может быть, Полина потому в первую очередь ощутила в Берлине именно это – Европу, Европу! – что проведенный в Москве год сделал ее особенно восприимчивой к любым европейским приметам.
В Париже по дороге в Германию она провела всего один день, даже не переночевала, да еще Неволин сопровождал ее повсюду как тень, в магазин и то вошел было с нею вместе, пришлось его чуть не сумочкой ударить, чтобы вышел, но что толку, все равно стоял на улице под дверью и нервно курил – наверное, боялся, что Полина исхитрится и как-нибудь сбежит через примерочную в одном бюстгальтере. Все это было так глупо, пошло, унизительно и так вместе с тем неодолимо, что Парижа она, можно считать, после Москвы и не видела.
А Берлин – ах, какой город! Какое одиночество в Берлине! Как прекрасно идти по этой Унтер-ден-Линден, не идти, а плыть в ее густом липовом воздухе! Даже звуки расположившегося рядом с каким-то массивным зданием военного оркестра не мешают, наоборот, усиливается от бравурных маршей ощущение беззаботности.
А в городском лесу Тиргартен! Тихо, только деревья шумят, и дорожки, прелестные прогулочные дорожки блестят под ранним июньским солнцем, и бонны, приведшие детей на прогулку, сидят на лавочках с такими чинными лицами, что хочется в голос расхохотаться, а рядом проезжают по аллеям всадники, и каждый из них смотрит на Полину с нескрываемым интересом, а один, самый элегантный, предлагает совершить конную прогулку вместе с ним, и с такой непринужденной вежливостью предлагает, что хоть соглашайся… И как же это все красиво, беспечно – чудесно!
Первый Полинин восторг от Берлина не схлынул, а лишь сменился восторгом вторым, а затем и третьим.
На второй или третий день своих одиноких прогулок она поняла, что этот город не только фешенебелен – в нем кипит та прекрасная жизнь, к которой она всегда стремилась и к которой начала уже понемногу привыкать, сделавшись актрисой в Париже: жизнь богемная, жизнь настоящая.
Привыкать-то она к ней начала, но в Париже привыкнуть все же не успела. А московская богема так сильно отличалась от европейской и при этом так старательно ей подражала, что не вызвала у Полины никаких чувств, кроме иронии. Природная догадливость мешала ей верить в искренность улыбок московских актрис, московские писатели и близко не умели быть такими вежливо-непринужденными, как обычный всадник на прогулке в берлинском Тиргартене, и все москвичи как один были напряжены, и каждый ожидал подвоха от каждого. Беззаботности там не было, а без нее не бывает и богемы.
«Забыть! – подумала Полина, вспомнив о Москве. – Сейчас – только забыть, а дальше видно будет».
Все это она подумала, входя в отель «Адлон» с намерением пообедать. Ресторан здесь, конечно, дорогой, но считать деньги, выданные ей Неволиным при прощании на Гар-де-л’Эст в Париже, Полина не собиралась. Обещал, что в деньгах у нее теперь нужды не будет, вот и пусть выполняет обещание. И обедать она теперь будет там, где сама сочтет нужным, а не где можно сэкономить пару марок. К тому же ей осточертела сытная московская еда, а в респектабельном берлинском отеле, можно не сомневаться, кухня окажется максимально утонченной.
В «Адлоне», при всей его респектабельности, шло какое-то совсем не респектабельное, но очень симпатичное веселье.
В вестибюле перед лестницей двое молодых людей показывали трюки с йо-йо. Деревянные диски так и летали вокруг них, а шелковые шнуры, на которых эти диски были закреплены, свивались таким причудливым образом, что диски, казалось, то замирали, то кружились по собственной воле, вне всякого человеческого участия.
Рядом с летающим дисками йо-йо выступал мим, по виду японец. Он показывал, как гуляет собачка – поднимает лапку у огромной напольной вазы с живыми цветами, смешно чешет нос другой лапкой… Немцы хохотали, иностранцы снисходительно улыбались. Полина несколько минут посмотрела трюки с йо-йо и пантомиму, посмеялась тоже и отправилась в ресторан.
Ей нравилось обедать в одиночестве, долго выбирать блюда, листая меню в тяжелой кожаной папке: действительно австралийские мраморные стейки? да, уважаемая фройляйн, и самые свежие, очень рекомендую, – нравилось ловить на себе взгляды мужчин, в том числе военных, пришедших сюда, по всей видимости, на деловой обед, нравилось читать в их глазах любопытный вопрос: интересно, кто эта дама и почему она одна?.. За проститутку ее принять было трудно, одежда не свидетельствовала о таком роде занятий, уж Полина в парижских магазинах постаралась, чтобы это было именно так, да и ничто в ней, ни манеры, ни взгляд, об этом не свидетельствовали, за это она могла поручиться.
Поэтому она очень удивилась, когда один из посетителей, распрощавшись со своим собеседником и выйдя из-за стола, направился не к дверям ресторана, а к ее столику.
– Здравствуйте, мадемуазель, – сказал он. – Извините мою бесцеремонность. Но я так удивился и обрадовался, увидев знакомое лицо…
Беспечность из Полины словно ветром выдуло. Какое еще знакомое лицо? У нее память на лица была отменная, и она могла поклясться, что господина этого в глаза никогда не видала. И акцент у него… Полина не считала себя знатоком немецкого, хотя после лицея и разговаривала на этом языке свободно, но что перед ней не немец, определила с первой фразы. Да и не похож он на немца, непонятно пока чем, но не похож.
– Я вас видел в «Одеоне», – сказал он. – Потому и позволил себе подойти к вам сейчас. Не часто теперь встретишь в Берлине французскую актрису.
«И не француз, – подумала Полина. – И не русский. Интересно, кто?»
– Позвольте представиться, – сказал он. – Роберт Дерби. Журналист.
Ах, вон что! Англичанин. Полининой настороженности это не уменьшило. К тому же сразу вспомнилось, как познакомился с ней Неволин – тоже сослался на то, что видел ее на сцене… Не хватало только, чтобы ее зацепила еще и английская разведка! Этот, впрочем, ради знакомства с ней уличного бандита пока не убивает. Полина, кстати, не была уверена, что памятного ей разбойника в Париже не наняли тогда нарочно; на ее прямой вопрос об этом Неволин так и не ответил.
Выказывать мистеру Дерби свою подозрительность, наверное, не надо. Или надо? Все-таки они встретились не на Елисейских Полях, а в самом сердце страны, враждебной обеим их странам…
«Совсем испошлилась! – сердито подумала Полина. – Голова набита советскими клише!»
Она улыбнулась самой обаятельной своей улыбкой и сказала:
– Приятная встреча, мистер Дерби. Я, правда, не предполагала, что мои скромные сценические успехи так заметны, чтобы меня можно было запомнить.
– Это вы сами так заметны, что вас трудно не запомнить, – улыбнулся он.
