Улыбка у него была открытая и такая же живая, как глаза. Глаза были расчерчены светлыми лучами, и от этого казались внимательными. Хотя, наверное, не казались, а внимательными и были. И держался он с той врожденной естественностью, которую невозможно изобразить, как ни старайся.
Знакомство с ним явно можно было считать не только полезным, но и приятным. Причем и то и другое – вне зависимости от нынешней Полининой ситуации. Просто полезно и приятно быть знакомой с английским аристократом, каковым, судя по всему, в том числе и по фамилии, является Роберт Дерби.
– Я не очень вам помешаю, если пересяду за ваш столик и мы выпьем кофе вместе? – поинтересовался английский аристократ. – Ведь вы уже пообедали?
Официант только что убрал Полинину тарелку с остатками соуса «табаско», с которым она ела австралийский стейк, и кофе она действительно уже заказала. Что ж, мистер Дерби приметлив.
– Я с удовольствием выпью с вами кофе, – ответила Полина.
– Но вот имя ваше я не запомнил, – сказал он, садясь напротив Полины.
Официант подошел мгновенно, кивнул на его просьбу принести эспрессо и исчез.
– Полина Самарина, – сказала Полина. – Мы можем говорить по-английски.
– А вам удобно?
Ей показалось, что он удивился. Хотя, может, только показалось: живость соединялась в нем со сдержанностью тоже самым естественным образом. Идеальный журналист и идеальный шпион, и поди пойми, кто он.
– Удобнее, чем по-немецки, – ответила Полина. – Английский давался мне в лицее лучше.
– Все-таки останемся пока в немецком, – предложил Дерби; легкая неправильность его немецкой фразы показалась Полине очаровательной. – Не хочется вызывать подозрение.
– Подозрение? – удивилась она. – Мне кажется, в этом ресторане никто и ухом не поведет, заговори мы хоть на зулусском.
– Вам кажется. – Его взгляд был так прям и ясен, что Полина усомнилась, может ли он быть шпионом. – Англичан здесь и сейчас, мягко говоря, не любят. Но горевать об этом нам с вами не стоит, я думаю.
– Я тоже так думаю, – согласилась Полина. – И вообще, я успокоилась на ваш счет.
– То есть?
Бровь его взлетела вверх так легко и тонко, одним лишь краем, что она невольно залюбовалась этим полетом.
– Я уж было подумала, что вас ко мне подослали, – объяснила она. – Но далее я подумала: если бы вы были шпионом, то, наверное, выучили бы мое имя ради знакомства.
Он улыбнулся. Полина догадалась, что ему хотелось не улыбнуться, а рассмеяться. Интересно было смотреть на него и его угадывать; приятным оказалось для нее это знакомство, она не ошиблась.
– Я мучительно пытался его вспомнить, – сказал он. – Все время, пока обедал с Баумгертнером и поглядывал на вас исподтишка. Но вспомнил только, что фамилия у вас русская. Мне очень неловко от такой моей забывчивости.
– Почему же неловко? – пожала плечами Полина.
– Потому что я культурный журналист. То есть не так… Я пишу о культуре, да, вот так. О театре тоже.
– Ах, мистер Дерби!.. – воскликнула Полина.
– Можно Роберт просто.
– Роберт, я так мало пока сделала для культуры вообще и для театра в частности, что мою фамилию вам помнить совсем не обязательно.
Официант принес кофе. Пять минут назад Полина предвкушала его вкус и запах: в Москве она о настоящем кофе соскучилась чрезвычайно. Но Роберт Дерби оказался гораздо привлекательнее, поэтому об удовольствии от самого по себе кофе она забыла и пила его, не обращая внимания на вкус, и увлеченно болтала.
Выяснилось, что Роберт писал о «Русских сезонах» Дягилева, и был даже лично знаком с Идой Рубинштейн, и разделял Полинино восхищение ею.
– Как удивительно, что вам нравится Ида! – заметила Полина.
– Что же удивительного? – улыбнулся он.
– Мне казалось, британцы чопорны и холодны. И такая женщина, как Ида Рубинштейн, может вызывать у них только отторжение, – бесцеремонно объяснила она.
– Может быть, я не совсем типичный британец.
– Судя по фамилии – совсем.
– Или Ида Рубинштейн не так далека от английского сознания, как можно думать, – не обращая внимания на ее бесцеремонность, сказал Роберт. – Во всяком случае, мне очень понятна ее личность. А что вы собираетесь делать в Берлине? – неожиданно спросил он.
– Пока – погружаться в богемную жизнь! – засмеялась Полина.
– «Адлон» не то место, где царит богема, – заметил он.
– В «Адлон», по правде говоря, я пришла только ради хорошего обеда, – призналась Полина. – В уверенности, что его здесь найду. Но все-таки была приятно удивлена.
– Чем же?
– Я не предполагала, что в Берлине появились мраморные стейки, да еще австралийские. Мы в Париже как привыкли, что в Германии безумная инфляция, безработица и экономическая депрессия, так и пребываем в этой уверенности.
– Вы сторонница Гитлера? – поинтересовался он.
«Так, – подумала Полина. – Вот теперь – осторожно».
– Скажем так – я не думаю, что мир состоит только из черного и белого, – ответила она. – Жизнь сложна, и не бывает так, чтобы кто-нибудь был полностью прав, а кто-нибудь совершенно неправ. И вообще, я привыкла составлять обо всем собственное суждение.
– И каково же ваше суждение о нынешнем Берлине?
– Люди слишком часто склонны преувеличивать ужасы происходящего, – дипломатично ответила Полина.
– Мраморные стейки, безусловно, хороши, – усмехнулся Роберт. – И с безработицей Гитлер отлично справился, ее уже нет. А богема еще есть, и очень интересная! – Он легонько хлопнул ладонью по столу. – И если вы хотите, то я готов вас с ней познакомить прямо сегодня.
Роберт не обманул.
– А я не то чтобы совсем никогда не обманываю – я не ангел, разумеется, – но все-таки стараюсь не делать этого без крайней необходимости, – сказал он, когда Полина сообщила ему, что берлинскую богему он представил ей исчерпывающе. – Только не говорите «исчерпывающе». Вы не видели еще и половины.
Но и то, что Полина увидела этой ночью, произвело на нее самое приятное впечатление.
Вечером Роберт зашел за ней в пансион. Вернее, он ожидал ее на тротуаре под окнами, а она долго и с удовольствием одевалась у себя в комнате перед высоким венецианским зеркалом. Не то чтобы ей хотелось испытать его терпение, просто вечерний туалет в самом деле требовал времени.
Для своего первого выхода в берлинский свет Полина выбрала платье из жемчужного ламе. Ей нравилось, что ткань облегает фигуру плотно, как перчатка, и вместе с тем выглядит невесомой, и парчовые узоры на ней словно нанесены тончайшей кистью. И к тому же под это платье у нее имелась длинная нитка темного жемчуга.
Вот прическа вызвала некоторые колебания: обычно к вечернему туалету она делала «пикабу» – волосы распущены до плеч, а один завитый щипцами локон закрывает глаз; действительно, игра в прятки, что это слово «пикабу» и означает.
