в коридоре возню.
— Я забираю свою дочь! Она больше не останется с насильником в одной больнице.
— Успокойтесь, ей нельзя сейчас вставать.
Ковыляю в коридор, вижу, как быка — отца Аси держат два санитара, а мой отец пытается ему втолковать.
— Ей восемнадцать, она уже совершеннолетняя и хочет находиться здесь. Вы даже по закону не имеете права к ней приближаться, пока она сама не напишет вам разрешение, а она не в состоянии.
— Она моя дочь…
— Мы уедем, и ты больше никогда ее не увидишь, — выплевываю в сторону этого Толяна. Урод редкостный.
— Будет жить с насильником?
— А лучше жить с садистом?
— Я отец!
— Ты гандон, который поднимает руку на своих детей, прикрываясь ебаной религией. Подотрись своей библией, она тебе не поможет.
И уже второй раз за неделю на меня буквально нападает мужчина, бьет прямо в нос, а я только смеюсь и наваливаюсь сверху. Нас слишком быстро растаскивают, а мне все еще смешно.
— ты добился своего, тебя вообще больше в больницу не пустят, придурок! — кричу ему в след, а отец вдруг дает мне пощечину.
— Да что с тобой?! В кого ты превратился? Зачем ты сама нарываешься на драку? — орет он на меня и конечно весь этот пиздец будит Асю.
= Демьян! Демьян! — она кричит, а толкаю отца и к ней, стирая с лица к кровь полотенцем… Быстрый взгляд в зеркало. Нормально. — Демьян!
— Я тут, маленькая, тут. Привет. Как — то ты мало поспала, — двигаю ее задницу и рядом ложусь, к себе прижимаю. Острый запах медикаментов кажется въелся в кожу, не давая даже вспомнить как мы пахли раньше.
— Ты опять подрался?
— Твой отец хотел забрать тебя.
— Зачем? Куда?
— Домой, наверное. Мол, негоже такой святой малышке жить с насильником. Но мы то знаем, что ты не святая, верно, — хмыкаю, быстро смотрю на напряженное лицо.
— Не святая, это верно. Я пока не хочу домой. А когда мы уедем?
— Врачи просят еще пару дней, посмотреть тебя, потом можем стартовать. Отец делает тебе паспорт.
— Здорово. А когда мы поженимся?
— Да хоть завтра. Хочешь прямо сюда позовем регистратора.
— Но это ведь будет не венчание. Мы сможем потом развестись.
— Я в бога не верю, какое может быть венчание.
— Ну ты же мог бы? Ради меня.
— А я не слишком много делаю ради тебя, а?
Ася замолкает, а я вздыхаю. Как же трудно подбирать слова, чтобы не задеть ее.
— Прости, я не то имел ввиду. Блять, Ась, венчание это долго. Там же соблюдать что — то надо, потом еще время тратить, а мне уже упиздить из этого болота охота. Ты видела медсестер. Они смотрят так, словно я сейчас на них наброшусь.
— А что с книгой? Ты выяснил?
— Да, у Гришиного дяди все собрание Остин. От матери осталось. Книги были на месте, никуда не выносились уже много лет. Там даже слой пыли есть. Да и у нашей книги страницы были вырваны. Ты же журавликов делала, помнишь?
— А, да… Как я могла забыть. Я ведь и правда подумала на дядю Гриши.
— Да тут на кого угодно можно подумать.
— Его не поймали?
— Отец дал команду, но у него сейчас запара с женой и попыткой спасти меня от вил твоей общины… Они там под окнами караулят. Реально страшное зрелище.
— Тем более нам надо быстрее пожениться. Тогда все поймут, что я тебя простила…. — Простила, заебись. Словно мне нужно это прощение. — Демьян, спасибо, что не дал посмотреть остальное… Я бы не пережила этого.
— Я знаю. Знаю. Ты отдыхай, пойду, мне, наверное, таблетки пора принимать.
— А ты разве не принимал их час назад?
— А, да. Капельницу ставить.
— Точно. Капельницу. Иди, — встаю наконец и к двери почти подхожу. — Демьян!
— А?
— Я люблю тебя.
— Я тоже, — выхожу за дверь и вздыхаю. Ощущение каждый раз, что в тот подвал погружаюсь. Не спасают ни белые стены, не телек, гудящий на фоне, ни даже чистая кожа Аси… Один взгляд на нее и перед глазами желтый фон, грязные липкие полы и стены… Уверен, все закончится, как только мы сядем в самолет. Нужно просто подождать.
— Дочка, тебе лучше, может, домой поедем? — эту песню мама поет мне последние два дня, практически безвылазно высиживая у меня в палате.
Понятно, что раз теперь отца не пускают, то она его заменяет, а ее голос — всего лишь эхо того, что думает он.
Но и уходить я не хочу. Оттягиваю момент выздоровления, как могу.
Наверное, просто понимаю, что это некий перевалочный пункт между подвалом и реальной жизнью, той, в которую так хочет окунуться Демьян.
Он постоянно говорит о том, куда мы пойдем, что увидим, чему научимся, а я все время вспоминаю моменты близости, хочу даже повторить.
Вчера ночью я уже на своих ногах пробралась в его палату и попыталась сделать ему минет. Я же помню, как ему нравилось, помню, как он сжимал мою голову, заполняя рот спермой. А теперь он лишь дернулся и сказал, что я не в себе, и мне нужно отдохнуть.
Я же не дура, понимаю, что происходит, понимаю, почему он себя так ведет, но все еще не могу смириться с тем, что он больше меня не любит.
Все спрашиваю, все требую, чтобы он произносил эти слова, и каждый раз слыша ложь из его губ, словно втыкаю себе очередное лезвие в сердце.
Оно уже кровоточит, там уже нет свободного места, но я маниакально хочу слышать это снова. Наслушаться на всю оставшуюся жизнь, которую проведу без него. Иногда я думаю, почему не забеременела, ведь мы столько раз занимались сексом, просто бесконечное количество раз я чувствовала, как он заполняет мое лоно.
Там это казалось бессмысленным, а тут…
Если бы был ребенок, мы бы вытянули это, мы бы смогли преодолеть, может быть, однажды его «люблю» стало бы искренним. Но чем больше я смотрю на него, тем больше вижу, что противна ему, что прикосновения наши вымученные, словно слова его пустые. Я стала обязательством, сумкой без ручки, которую бросить нельзя…
— Нет, мам, я еще полежу, а ты иди домой, ладно?
— Мы очень ждем тебя дома. Ты будешь только отдыхать и читать любимые книги. Не уезжай с этим грешником, не бросай свою семью. Отец изменится, он уже меняется. Даже пошел на психотерапию. Мы чуть не потеряли тебя, я не хочу снова жить и волноваться, как
