А затем, все так же не сказав ни слова, заводит машину и трогается с места.
На меня не смотрит, только на дорогу.
Я, уже с легким недоумением и даже испугом, смотрю, как стиснуты у него губы, как сурово и жестко прищурены глаза, как напряжены скулы… Что-то не так? Я что-то не то сделала? Ему не понравилось? Да?
Мы выезжаем на кольцо, и Каз делает по нему полный круг, возвращаясь обратно в сторону больницы.
И понимание накрывает меня с головой: обратно везет! Сейчас высадит и все! Все! Забудет обо мне! Наверно, я слишком… Слишком навязываюсь! Господи, глупая какая! На него же женщины с разбегу запрыгивают, стягивая в полете трусы! Конечно, он устал от этого! Может, ему и со мной-то интересно было только потому, что я шарахалась от него, словно от чумы! И вот теперь, после моего однозначно пошлого предложения, Каз разочаровался, все про меня понял и везет обратно!
И ведь, самое главное, что прав он!
Я ведь в самом деле хочу от него только одного! И если бы не это, то никогда бы… Или, по крайней мере, не так скоро… И это так глупо, но я разочарована. Даже не тем, что не получу желаемого, нарушением своих планов, сколько тем, что он… Что он сейчас просто высадит и уедет. И я его больше не увижу… Это правильно, конечно, но…
В этот момент мы проезжаем, верней, проносимся, потому что на спидометре скорость уже за сотню переваливает, мимо больницы, и я понимаю, что ничего не понимаю.
Потому решаюсь спросить:
— А мы куда?
— Домой ко мне, — спокойно говорит Каз, и этот тон вообще никак не сочетается с его видом и напряжением, разлитым в салоне.
— А-а-а… — я обескураженно замолкаю, осознавая, что неправильно истолковала мотивы Каза.
— Марусь, я прошу тебя, — все так же спокойно продолжает Каз, по-прежнему не глядя на меня, — не говори со мной сейчас.
— Почему? — шепчу я испуганно, наблюдая, как за окном все быстрее и быстрее проносятся дома.
— Потому что не железный! — внезапно рявкает Каз, и я вжимаюсь в кресло, испуганно глядя на него, — до дома ведь не доедем!
Я в изумлении смотрю на его лицо, потом на белые костяшки пальцев, вцепившихся в руль…
И послушно больше ничего не говорю.
Дома летят мимо, словно в танце завихряясь вокруг нас, и у меня голова кружится от того, что будет дальше.
Нас неумолимо притягивает друг к другу этим наращивающим силу ураганом.
И возможности повернуть все вспять нет ни у кого.
Ни у меня, ни у Каза.
Глава 41
Каз живет в центре Ново-речного, в недавно построенном комплексе, про который я даже что-то слышала, несмотря на то, что не местная.
Несколько высоток из стекла и хрома, невероятно изящных, словно прокалывающих небо своими шпилями, благоустроенная территория, въезд через шлагбаум.
Не крепость, но и просто так не попасть.
Мы проезжаем первую высотку, тормозим перед второй.
Каз выходит из машины, открывает мне дверь и молча вытягивает за руку из салона. Вытягивает, потому что я сама мешкаю, вожусь с ремнем, потом путаюсь в рукавах кофты, потом… А потом оказываюсь в его руках.
Каз как-то очень ловко подхватывает меня, приподнимает вверх, заставляя наши губы снова встретиться.
И оглушает новым уровнем поцелуя. Жестким, каким-то болезненно-жадным, подавляющим.
Ощущение, что он долго-долго сдерживался, и теперь перестал.
Меня поглощает это чувство, погружает в какой-то странный транс, когда словно со стороны видишь происходящее, и часть тебя в нем не принимает участия. Лишь наблюдает.
И, наблюдая, понимает, что ничего не сможет поменять, никак не сумеет повернуть ситуацию вспять… От этого накатывает волнами обреченное спокойствие, и я покорна его силе и власти.
И покорна Казу, явно желающему получить сейчас все, чего он так долго хотел.
Возможно, что даже я в этом участвую опосредованно, потому что эмоции эти бешеные, в водовороте которых я оказываюсь благодаря жадности и страсти Каза — это не для меня. А для той, уже давно умершей девушки, на которую он так долго смотрел, о которой думал, и про которую всегда знал, что не сможет дотронуться, обнять, поцеловать. Получить ее себе.
И встреча со мной для этого бешеного, сильного мужчины — словно чудо наяву. И неважно, что я — не она. Я похожа, я, волею судьбы, тоже художница, слишком много совпадений, чтоб можно было удержаться от соблазна!
А Каз явно не из тех, кто любит ограничивать себя, удерживаться…
Он целует, показывая этим, что будет дальше, на что я подписалась сейчас… И что назад дороги не будет.
И я понимаю это.
И покорно отвожу подбородок в сторону, позволяя ему целовать уже не губы, а скулы, щеки, шею, спускаться ниже… Каз что-то шепчет, тихо, неслышно практически, неразборчиво. Что-то о том, что я — красивая, вкусная, невозможная, его… Каждое слово — прицельно в грудь, туда, где сердце… И больно, так больно…
Потому что это — не мне.
— Черт… — Каз, тяжело дыша, отрывается от меня, смотрит в запрокинутое к нему лицо темным бешеным взглядом, — черт… останови меня, а? Марусь… Сейчас давай тормозни… Я не смогу сам, веришь?
Я не моргаю, утопая в его черноте, завороженная им, заколдованная.
Зачарованная.
И как-то само собой все решается в голове и в сердце.
Это не мне сейчас он…
И пусть не мне.
Пусть.
Могу я хотя бы представить? Хотя бы помечать? Разве так многого хочу? Чуть-чуть забвения для себя. Чуть-чуть обмана…
— Верю… — шепчу я. С трудом вытягиваю руку, потому что Каз обхватил, словно обручами сдавил, не пошевелиться, не обнять в ответ, и провожу пальцами по колючей щеке. Каз от этого прикосновения вздрагивает, словно от ожога, сжимает сильнее губы, взгляд его скользит по моему лицу жадно, голодно. — Верю… — говорю я и сама тянусь к нему, отпуская все свои мысли, все сомнения, всё, всё отпуская…
Каз ловит мои неловкие губы своими, дарит еще один упоительно горячий поцелуй, от которого меня трясет. Нас обоих трясет.
Отрывается с трудом, выдыхает, сжимает крепче, приподнимая над асфальтом…
А затем мир летит мимо, вообще не задерживаясь в сознании, калейдоскопом цветных картинок: подъезд, холл, панорамный лифт, резкий подъем, город внизу, зеленый, яркий, снова холл, серый, мраморный, тяжелая входная дверь, темнота квартиры, разбиваемая небольшими вкраплениями света у изголовья огромной кровати.
Я словно в пещере хищника сейчас.
Темнота обволакивает, она уютная, в ней не нужно стесняться.
И руки Каза везде, настойчивые, опытные, гладят в этой темноте и тоже отказывают в стеснении.
Я не успеваю, ничего не успеваю сделать!
Только реагирую, с огромным изумлением ощущая, как тело, вместо того, чтоб привычно замереть в ожидании неминуемой боли, чего подспудно ждала все это время, опасалась и считала чем-то неизменным, совсем по-другому себя ведет, отзывается на каждое прикосновение твердых, нахальных рук.
Матрас под нами жесткий, практически не прогибается, простынь холодит обнаженную кожу… Когда он успел меня раздеть? Как я этого не заметила?
Я словно в мареве, в сладком, волнующем мраке, плотном и тяжелом. Давит грудь, тяжело дышать, и я хватаю раскаленный воздух сухими губами в те моменты, когда Каз позволяет мне это сделать. Когда целует ниже, исследуя шею, грудь, живот…
Это так… Это… Это разве так бывает? Это разве со мной?
Странный выверт сознания, когда я пыталась отстраниться и посмотреть со стороны на происходящее, полностью проходит, исчезает. И теперь я вся в процессе, вся — в нем. Поглощена, заворожена, растеряна…
Каз не нежный, совсем нет, иногда, сквозь марево безумия, поглотившего меня, я чувствую легкую тянущую боль от слишком сильной хватки на запястьях, от поцелуев-укусов на шее и груди, дрожу от того, что он рычит, несдержанно и страстно. Каждый звук этого рычания отдается во мне, резонирует, заставляет ответно стонать, поскуливать, словно… Словно животное.
