и на пороге появляется… моя секретарша Алиса. За её спиной несколько крупных парней в чёрной одежде и масках. А сама она не в белоснежной блузе и идеальной чёрной юбке, а в синей юбке и кителе с погонами.
— Подполковник МВД Мартьянова Алиса Викторовна. Отдел по борьбе с организованной преступностью, — чеканит она, выстреливая удостоверением. — Бразинский Артём Васильевич, вы будете взяты под стражу по подозрению в содействии ОПГ, похищении и незаконном удержании несовершеннолетнего и его матери.
Пока Бразинского пакуют, я пребываю в шоке. Ощущение, что вся моя жизнь — иллюзия. Неужто я совсем слепой? Лучший друг — предатель, секретарша — подполковник МВД.
Может, мне уже пора к психиатру? Может, весь этот спектакль разыгрывается в моём воображении, а сам я лежу в бреду в какой-нибудь лихорадке?
Хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться, что происходящее — реальность.
— Ярослав Юрьевич, — обращается ко мне Алиса, когда Бразинского уводят. — Бразинский был завербован одной из банд ещё в армии. Финт с вашей компанией — его попытка наконец откупиться. Но за ним числится много всего. Я копала под него четыре года.
Это всё очень интересно, и я как-нибудь обязательно захочу узнать, но…
— Он не сказал, где мой сын и София.
— Мы уже отследили. Есть адрес, есть записи с камер. Наши люди уже были там, но… ни Софии, ни ребёнка там нет. Были, но сейчас нет. Оперативники прочёсывают местность, опрашивают.
Сознание двоится. Жар в груди разрастается с каждой пульсацией сердца.
Где они? Что с ними?
«Только бы были живы» — простреливает в мозгу острая, как бритва, фраза.
София
— Мам, я устал.
Ромка жалуется редко, но, видимо, сейчас ему совсем невмоготу идти. Он аккуратно вытаскивает свои пальчики из моей руки и присаживается на корточки.
Сердце рвётся в клочья — так мне жалко его и переживательно. И страшно.
— Малыш, я сама едва ноги передвигаю, — присаживаюсь перед ним прямо на снег. — Но нам нужно идти. Скоро начнёт темнеть, а мы всё ещё не дошли до остановки или хотя бы до дороги.
Мы действительно идём уже достаточно долго, часа два минимум. Ещё и по снегу. Но ни остановки, ни хотя бы одной машины так и не встретили. Я стучала в несколько домов, мимо которых мы проходили, но мне так никто и не открыл. Даже в том, из трубы которого вверх тянулся слабый дымок. Может, хозяин не слышал, а может, уехал. Или же просто решил не открывать: места глухие, мало ли кого сюда в разгар зимы занесло.
Мысль о том, что придётся вернуться в тот дом, пугает, но ещё страшнее думать, что до ночи мы так и не выйдем к дороге. А если и вернёмся, то что дальше? Уже сутки прошли, а за нами никто так и не приехал. Ни Ярослав, ни Артём.
— Давай чайку по глоточку и дальше, солнышко? Хорошо? — уговариваю Ромку, но и себя тоже.
Ромка угрюмо кивает и вытирает нос, едва слышно всхлипнув. Я обнимаю его и крепко целую в щёку. А у самой щиплет глаза, приходится зажмуриться, пока он не видит, крепко-крепко.
Мы справимся. Нас двое. Я и мой сын — мы сила!
— Держи, сынок, — озябшими руками достаю из рюкзака термос и откручиваю крышку, плещу туда чаю. Уже около трети осталось, себе определяю всего глоток, а остальное пусть Роме будет.
Ромка обхватывает ладошками и подносит ко рту. Дует на чай, разгоняя пар, а потом понемногу, маленькими глоточками выпивает.
Надо идти. Я упаковываю термос обратно, вручая Ромке несколько печений. Он поднимается, кладёт их в карман куртки, но вдруг на его личике отражается испуг.
Я даже отреагировать не успеваю, когда слышу рядом горячее дыхание. Не человеческое.
Не знаю, какие древние реакции включаются во мне, но действую я моментально. Бросаюсь на Ромку и валю его на снег, закрывая собой, пока огромный пёс цепляет меня своим мохнатым боком.
Сворачиваюсь клубком, пряча сына под собой, зажмуриваюсь от жуткого рычания и зловония, исходящего из собачьей пасти, клацнувшей над головой.
Боже, неужели это и есть конец? От огромной псины не спрятаться и не убежать даже самой, не то что с маленьким ребёнком. Ещё и по снегу. Да и некуда бежать.
— Мама, — тихо всхлипывает Рома и начинает плакать, цепляясь пальчиками за воротник моего пальто.
Молчу, сжимаясь над ним в ожидании болезненного укуса, но пёс лишь рычит, стоя над нами. Ничего не происходит, но пошевелиться я боюсь.
— Рик! Фу! — слышу громкий низкий окрик, а пёс тихо поскуливает над нами, перетаптываясь, и отходит на несколько шагов.
Но я всё равно остаюсь неподвижной. Снег обжигает руки и лицо, но сейчас я совершенно на это не реагирую. Кажется, что стоит мне дёрнуться, и пёс вцепиться в меня или, не Бог, в Ромку. Поэтому так и остаюсь без движений, пока не слышу ближе мужской голос, приказывающий собаке отойти.
— Вы как? — мужчина приседает рядом. — Целы? Помощь нужна?
Я, дрожа всем телом, наконец сползаю с Ромы, всё ещё с опаской поглядывая на здоровенного мохнатого кавказца, присевшего у ног хозяина, но всё же смотрящего на нас настороженно. Тяну сына к себе и крепко прижимаю.
— Не бойся, малыш, у собаки есть хозяин, — шепчу, поглаживая по спине.
— Рик без команды не тронет, но напугать может, да. Мы как раз дежурили по предлеску. А вы вообще как тут оказались-то? — спрашивает мужчина.
— Заблудились, — отвечаю осторожно, рассматривая незнакомца и продолжая прижимать к себе ребёнка.
Мужчина крупный, лет под пятьдесят. На нём массивная тёплая куртка защитного цвета, ватные штаны и тёплая меховая шапка, а на лице короткая, аккуратно стриженная борода с уже преобладающей сединой.
— Далековато прогуляться вышли, — прищуривается мужчина, а в глазах проскальзывает недоверие. Но он имеет на него право, как и я. И, кажется, за мной он это право тоже признаёт. — Обидел кто?
Не знаю, кто он и откуда. Но мне почему-то кажется, что плохого нам с сыном он ничего не сделает. Это всего лишь внутреннее ощущение, ни на чём не основанное, но я ему доверяю. Да и выбора-то нет. Лучше бы прислушалась к себе, когда Бразинский в машину сесть предложил. Если бы отказалась, не думаю, что силком бы заталкивал. Но тогда я свой внутренний голос, сигналящий, что что-то не так, неправильно, не послушала.
Да и сил уже совсем нет. Я просто опускаю глаза, и мужчина это всё понимает.
— Целы? — спрашивает тише, но серьёзнее.
Я в ответ
