— Чего удумал? — тихо спросил Федька, вздрагивая от звуков. Вид Аллигатора пугал ещё сильнее.
— Залезу через окно…
— Правильно. Она в кухне-то вообще никогда не закрывает, даже зимой. Только это… ты сам лезь. Мне нельзя. Я тут постою, — сосед установил лестницу под окно кухни.
— Позвони Мизинчику. Скажи, что Васька вернулась. Пусть приедет, — попросил Гоша, вспомнив, что телефоны валяются в машине. — Васька…
Алюминиевая лестница была скользкой и холодной, дрожала от каждого прикосновения. Мужчина забирался боком, подтягивая левую ногу. Каждая ступенька приближала к цели. Пот стекал на лицо, прилипал к одежде. Сердце колотилось где-то в горле. В щель приоткрытого окна вылетали убивающие звуки. Гоша вырвал москитную сетку и сбросил её вниз в руки сильно нервничавшего Федьки.
— Я это… мне нельзя. Мизинчик прибьёт, — шептал сосед, с ужасом наблюдая, как Аллигатор выбивает ограничитель и распахивает окно. — Я пошёл…
Как только Гоша ввалился в окно, Федька дал дёру, помня обещание Мизинчика убить, если тот переступит границу, разделяющую два участка. Проще было вылететь на улицу и ждать там. Аристархову было не до чужих мыслей, своих с избытком хватало. Перегнувшись через подоконник, он упал на пол между диванчиком и столом, а потом пополз к лестнице, по которой скатился кубарем, распахнув своим телом дверь. В темноте гаража он ничего не видел. Его оглушало звенящее эхо чужой боли. Он забыл, где включается свет, и, поднявшись, шёл в эпицентр звуков.
— Вась… — взмолился он, когда споткнулся об неё и упал рядом. — Вась, пожалуйста, услышь меня. Вась…
Она не слышала и ничего не чувствовала, кроме огня в груди. Сидя на коленях, Васька орала, как полоумная, давая выход боли, которую сдерживала целые сутки. Гоша обхватил её и с силой прижал к себе, чувствуя сопротивление.
— Вась, услышь меня. Васька, прости. Я виноват, — кричал он ей в ухо. — Убей меня, если хочешь, но не мучай себя. Вась, услышь меня.
Она не слышала. Её вообще не было рядом. Гоша держал в руках ледяную оболочку, внутри которой уже поселилась пустота, качался вместе с ней, шептал что-то. Васька долго вырывалась, но потом, в конце концов, она затихла, обмякла, словно умерла.
— Вась, не молчи. Вась… — у Гоши перехватило дыхание. Он ничего не видел в этом чёртовом гараже. Безвольная и притихшая, девушка пугала ещё сильнее, чем яростно сопротивляющаяся. — Вась, скажи что-нибудь. Вась, пожалуйста. Не пугай.
Он с трудом поднялся на ноги, едва удерживая Ваську, которая выскальзывала и норовила сложиться на полу. От бессилия у Гоши потекли слёзы. Он не мог справиться с простой задачей — подхватить на руки и унести туда, где тепло. Ему стоило большого труда поднять Ваську на ноги, обхватить за талию и прижать к себе так, чтобы дотащить до лестницы и поднять на второй этаж. Это были настоящие муки. Споткнувшись, Гоша сел на ступеньку, но девушку не выпустил.
— Вась, не молчи. Обзывай, проклинай, но только не молчи, — просил он, желая услышать хотя бы дыхание, но оно было едва уловимым и холодным. — Прости. Не отпускай. Я так люблю тебя, что не представляю, как жить, если ты покинешь меня. Но куда бы ты ни ушла, я пойду следом. Всю свою жизнь я буду идти за тобой.
Вздохнув, Гоша начал восхождение на свой Эверест, долгое, выматывающее, убивающее, потому что Васька не откликалась, не цеплялась за него. Он не думал, что может ощущать столько боли сразу. Каждая ступенька — бой с самим собой, со слабостью, отчаянием. Чем выше поднимался, тем становилось светлее. В окна заглядывал занимающийся рассвет, который вселял надежду и убивал. Гоша едва не выпустил Ваську из рук, когда увидел её застывшее лицо, тусклые глаза, почти белые губы. Это стало последней каплей, и теперь заорал он, да так, что залаяли соседские собаки, а потом дружно завыли. Он заполз на последнюю ступеньку, и спина упёрлась в раскладушку. От иронии всего происходящего, вой сменился истерическим смехом, а потом слезами.
«Как же я себя ненавижу», — думал он, уплывая куда-то далеко.
Гоша ничего не слышал и не видел, коченел вместе с Васькой, скрючившись на полу кухни рядом с раскладушкой. Их не смогли расцепить. Мизинчик примчался на зов и услышал душераздирающий вой и лай собак. Его передёрнуло от ужаса. Он многое повидал в своей жизни, но ничего подобного не слышал. Открыв калитку своим ключом, а потом и дом, он ворвался в гараж, включил свет и никого не увидел.
— Васька, Гоша! — крикнул он, пересекая гараж за секунду, а влетев на лестницу, остолбенел и поменялся в лице. Из него будто выбили воздух одним ударом. Мизинчик ухватился рукой за грудь, поняв, что сердце сейчас разорвёт и кости, и кожу. — Нет же.
Перед его глазами лежали два мёртвых человека с открытыми глазами, в которых застыла боль. Мужчина едва не скатился вниз по лестнице. Тело за секунду покрылось липким холодным потом, колени подогнулись. Он протянул дрожащую руку, дотронулся до лица Васьки и одёрнул пальцы. Ледяная.
— Что же ты наделала? — прошептал Мизинчик и закрыл рот ладонью, чтобы не заорать. — Васька…
Её ресницы дрогнули, веки закрылись, тихий стон сорвался с неподвижных губ.
— Живая. Васька, ты живая, — заплакал закалённый в бандитских разборках бывший авторитет и поднялся по лестнице до конца.
Он попытался разомкнуть сцепленные вокруг её талии руки Гоши и не смог. Пришлось звать Федьку и перетаскивать сразу двоих в комнату на кровать. По кухне гулял свежий воздух, врываясь в распахнутое окно. Ни Васька, ни Гоша не реагировали. Федька трясся от страха, думая, что ворочает трупы.
— А теперь всё забудь. Где-нибудь рот разинешь, пришибу. Понял? — резко спросил Мизинчик, пугая и без того находящегося на грани обморока мужика. — Иди, сторожи машины. И чтобы даже пылинку не стырил из них.
Дождавшись ухода трясущегося Федьки, он снял кроссовки с ног крестницы и Гоши, укрыл молодых людей одеялом и пледом, надеясь, что они согреются и оттают. Его самого поколачивало от пережитого потрясения. Всё, что было под кожей, превратилось в желе.
— Спокойно. Все живы. Потом разберёмся, что и с кем делать. Что за дурное платье на Ваське? Глупая девочка, куда ты опять вляпалась? И ты тоже хорош. Не мог уследить? — бормотал Мизинчик, поглядывая на неподвижные тела. Он достал телефон и набрал номер Сэма. — Быстро и чётко. Что произошло? Догнал. У Васьки дома. Что произошло?
Мужчина слушал сбивчивые объяснения и не понимал ничего. Какой Джордж? Какая Джорджия? Кто кем прикидывался, кто за кем гнался, зачем? Почему нельзя просто жить, а надо обязательно придумывать обходные пути?
«Я оставил их вместе, поверил, что они справятся. Нет, им стало скучно. Захотелось экстрима. Что же вы творите, дети? Васька, я дал слово твоему отцу, что укрою тебя от любой беды. А как быть с любовью? Не могу я против неё ничего сделать», — горестно рассуждал Мизинчик. Он посидел ещё немного в кресле, а потом вышел из комнаты и прикрыл дверь. Ему было о чём подумать, но лучше с чашкой кофе.
Пока закипал чайник, он созвонился с друзьями, потом по цепочке с докторами, получил рекомендации, но остался при своём мнении. Любовь неизлечима. Этих двоих опасно разделять, но тогда нужно срочно и радикально решать проблему, как сделать так, чтобы они оказались в одном мире, а не рвались каждый в свой.
— Женить. Срочно женить, лучше в бессознательном состоянии, иначе этот кошмар никогда не кончится. Потом метаться будет поздно. Найти бы ещё их паспорта… — задумался Мизинчик, допивая кофе. — Найду. Не найду, так новые сделаю. Всё, дети мои. Вы попали. Нет вам веры ни в чём.
Перед тем как уйти, он заглянул в комнату. Ничего не изменилось. Мужчина тихонько подкрался к кровати и потрогал Ваську и Гошу за уши.
— Вот и славненько. Уже не трупы. А то вздумали старого дяденьку пугать, — заворчал он, но на сердце стало спокойнее. Его безумная идея ему нравилась. — Любите шутить? Дядя Гена тоже.
Тихонько бурча себе под нос, он отправился обыскивать машины, желая найти документы и отправить Федьку домой. В этот раз его помощь пришлась кстати. Мизинчик снова уверовал в то, что всё в жизни предопределено.
