она, прикрывая глаза. Ей хочется ещё целоваться. Но она сейчас в этом не признается.
– Вот потом и узнаешь, – Макс целует лёгкими прикосновениями веки, скулы, уголки губ. По очереди. Он похож на художника, что накладывает лёгкие мазки на новую картину. Нежно и любовно, предвкушая, какой она станет, когда работа подойдёт к концу.
Альда не спорит. И не потому, что увлечена действиями Макса. Ей нетрудно. Она может исполнить любое его желание, как золотая рыбка. Без всяких условий. Ему стоит только попросить или, на худой конец, приказать.
Она не слабая, нет. И не безвольная. Просто он именно тот, для которого она готова разорвать любую одежду на лоскуты и сшить заново нечто новое и шедевральное. Для этого даже зрения иметь не нужно. Достаточно прислушиваться к сердцу, что томительными толчками бьётся в груди, когда этот парень оказывается рядом.
Глава 36
Макс
Она уснула. Устроила из двух одеял гнездо, укуталась так, что только нос выглядывает, и вырубилась в какой-то момент на полуслове. Они слишком много разговаривали. О всякой ерунде. О бабочках. О каплях дождя. О музыке.
О книгах с ней он разговаривать не рискнул – боялся попасть в неловкое положение. Читатель из него не ахти какой. Но ему хотелось, очень хотелось дотянуться до неизвестной звезды по имени Альда. Стать с ней наравне. В любом деле, в любых разговорах. Это как тянуться к солнцу – греться, получать тепло, радость, возможность роста… С ней он оттаял. Вышел за рамки своего одиночества – безрадостного и жуткого.
Тонкая ранимая девочка спит рядом. В двух одеялах, когда на улице почти пришло лето. Хрупкий, но гибкий стержень, что сумел не сломаться. И ему снова немного стыдно за свой долгоиграющий срыв, что вырвал у него годы жизни.
Ей хочется верить и отдать многое, что копилось в душе – осталось не тронутым и нерастраченным. Нежность и благоговение. Трепетность чувств, которые, ему казалось, умерли. Он не смеет сейчас назвать единственно правильным словом чувства, что она подняла и воскресила. Рано, наверное, ещё. А может, не время – им нужно окрепнуть и созреть. Это должен быть плод, а не пустоцвет. Что-то настоящее, а не эфемерное. Больше он не хочет выдавать желаемое за действительное. Ему нужно иметь доказательства, которые можно взвесить на ладони и сказать: вот оно, то самое. Истинное.
Поэтому Макс не спешит. Думает, прислонившись тёплым боком к очень тихо спящей Альде. Ему не уснуть, и, может, поэтому с глубин души и сердца снова поднимается боль, которую ему необходимо пережить, чтобы отпустить прошлое. Не хочется портить тишину и откровенность. Не хочется ничем осквернить девушку – реальную и настоящую, но воспоминания не спрашивают – рвутся наружу, и он не в силах сдержать этот неконтролируемый поток.
Несколько лет назад
– Ты же понимаешь, что мы не можем заняться сексом? – спрашивает его богиня, девочка, ради которой он готов перевернуть мир, допрыгнуть до далёких звёзд. Она для него – всё. А этот разговор происходит через день после их откровения в классе.
Вчера они не виделись. Точнее, издалека. Мимоходом. Она не избегала Макса, а всем видом давала понять: чужие. Едва знакомые. И его это сбивало с толку. Он сделал что-то не так?.. Наверное, не смог, обидел, разрушил их робкое единение слишком смелыми действиями. Какой же он дурак!
Может, и сегодня она прошла бы мимо, если бы не его настойчивость: она вчера не отвечала на его бесконечные звонки – сбрасывала. И в коротких гудках чудилось ему равнодушие. Холодность. Скрытое разочарование.
Он настоял на этой встрече. Можно сказать, принудил. Дождался её после уроков. И вот сейчас она – холодная и неприступная. Деловая и сухая, как губка, которая впитала в себя слишком много мела со школьной доски.
– Не понимаю, – он хочет отыскать в её лице то, что круто изменило их отношения, но не находит ничего, кроме ровности. Он бы понял брезгливость или ненависть, ярость – да какие угодно, но чувства!
– Мой отец, – говорит Инга просто. – Он убьёт любого, кто лишит меня девственности без его на то величайшего соизволения.
Он всё ещё не понимал.
– Я должен понравиться твоему отцу? – дурацкий вопрос, но Макс готов и встретиться, и поговорить. И попросить разрешения встречаться с Ингой. Он даже готов дать слово, что не тронет её до свадьбы. Он может потерпеть. Он любит её, а поэтому преодолеет любые преграды на пути к счастью.
– Ты ему не понравишься, Макс. Это исключено. В нашем доме все играют по его правилам. И я в том числе. Вот этот доморощенный дебилизм, принципы, что девушка должна оставаться невинной, – не более, чем махровый непробиваемый шовинизм. Он так решил – и точка.
– Мы что-нибудь придумаем. Обязательно, – Макс тогда был убеждён, что сможет всё изменить, переиначить. В нём огня хватало за двоих, а может, и больше.
– И ты уверен, что сможешь выдержать без секса? – Инга смотрела с прищуром, словно изучала его, проверяла на прочность. – Без полового проникновения – я имею в виду. Ведь тебе понравилось то, что случилось в классе, да?
У Инги розовеют губы. Голубые глаза сверкают. Уже они не холодные далёкие звёзды, а живая вода, что наполняет сердце его радостью.
– Уверен. Разве я хоть раз давал тебе повод усомниться в себе? Ты для меня очень дорога, Инга. Я…
Она прикрывает рот ему ладошкой.
– Не нужно слов. Пойдём, – тянет за руку. – Ничто не заводит так, как нарушение любых запретов, – целует сама его в губы в какой-то полутёмной подворотне, где пахнет котами и мочой. Но Максу тогда было не до того. Он жил её дыханием, восторгался и гордился смелой девочкой, что кидала вызов отцу. Смела перечить ему – пусть вот так, не напоказ.
Её нетерпеливые руки шарят по джинсам. Расстёгивают «молнию», забираются в бельё, касаются его плоти, что твердела лишь от одних мыслей об этой девочке.
Она двигала рукой слишком умело. Ласкала его чересчур опытно, но кто думает об этом, когда голову кружит её запах, когда её волосы рассыпались по
