чтобы она умерла аккурат в тот день, когда эта драматичная история, разбившая мне и Бэлле в свое время, во многом по ее вине, сердца, разрешилась, нашла свой катарсис. А теперь я смотрю на изможденную Милену и понимаю вдруг, что и ее сердце, видимо, было тогда разбито. Мне впервые в жизни становится ее искренне жаль. Не из-за смерти матери. Кристина была вурдалаком, пусть и нельзя так говорить о покойниках. И первой, к кому она шла за очередной порцией крови, была ее собственная дочь. Мне жаль ее за нелюбовь… За то, что за своим горем потери любимой так и не смог разглядеть ее драмы. На самом деле любовь очень эгоистична. Она никогда и никого не щадит.
Подхожу к ней и кладу руку на плечо.
– Прости, я был занят. Как узнал, сразу приехал…
Милена не реагирует на мои слова никак. Так и продолжает сидеть, смотря в одну точку. Так и продолжает раскачиваться из стороны в сторону.
– Знаешь, Алан, а ведь ты лишил меня даже права на чувство сожаления…
Я сажусь рядом. Она, наверное, сейчас неадекватна. Такая ситуация, еще бы…
– Ты о чем?
– Обычно все начинается не так… Бывает любовь, которая рано или поздно вянет. Потом приходит новая любовь. И та, старая, брошенная и отвергнутая, утешает себя чувством сожаления, что все потеряно… И в то же время, это самое сожаление говорит о том, что ведь там, в прошлом, что-то было… Что он когда-то тоже ее любил. Когда-то пылала страсть, когда-то было ярко и красиво… У нас с тобой этого не было никогда… – Она делает паузу и снова плачет. – Зачем? Зачем ты на мне женился, а?!
Ее глаза пустые.
Я тяжело вздыхаю. Мне хочется сказать ей правду, что я не женился бы на ней, если бы не шантаж ее матери, что я собирался с ней расстаться, окончательно поняв, что нам не по пути, еще задолго до свадьбы. Но я молчу. Сегодня явно не тот день, когда стоит вываливать такие откровения…
– Я думал, мы можем быть счастливы, – говорю я хрипло, опуская глаза.
– Пиздишь… – отвечает она мне грубо, в несвойственной для нее манере. И я понимаю, почему она это делает. Она повторяет мои слова… Те самые слова, которые я сказал ей в нашу первую брачную ночь, когда она пыталась сделать вид, что ей со мной было хорошо. Когда еще пыталась, преодолевая физическую боль и унижение, пустить в наш дом счастье.
Я урод. Я молчу. В горле снова ком. Сложно. Все слишком сложно.
– Я знаю, Алан… Все знаю… – нарушает она снова тяжелую, напрягающую тишину. – Знаю, что мать шантажировала тебя. Знаю, чем она тебя шантажировала. С первого дня знала. Мать и ты всегда считали меня дурой. А я немножко умнее, чем вам всем кажется. Уж поверь мне… Я и про Бэллу твою знала. Знала и терпела, пока ты с ней кувыркался. Назло ей выкладывала фотки букетов, которые ты мне не дарил, делилась милыми нежностями, которые никогда от тебя не получала… Я смотрела на мать и думала, что так и должно быть. У отца же тоже была любовница, но мать стоически терпела. И мне даже казалось, что правильно делала. Мама была королевой, а та – дворняжкой. Смерть отца наглядно это продемонстрировала. Мать осталась царственной вдовой, а та вернулась из съемной квартиры с Патриков в клоповник в Подмосковье. Я была уверена, что тоже одержу победу… И воевала так, как могла… Я специально Давиду и скинула фотки наши со свадьбы, чтобы он ей показал. Я следила за ней. Следила за ним. За тобой следила. Узнала, что ты с ним поссорился из-за нее. Поняла, что он тоже в нее втрескался, и решила так ее устранить со своего пути… Подумала, она уйдет с другим, не выдержит обмана. Она и ушла. С другим… Шлюшка-вебкамщица… – сказала презрительно. – Но для тебя она все равно святая…
– Прекрати, Милена… Хватит. Что с похоронами? Что…
– Не надо ничего делать. Секретутка твоя Илона уже все решила. Иди, Алан. Не нужно мне твое участие. Не надо делать вид, что тебе не все равно…
– Ты мать моей дочери, Милена. Мне не всё равно…
– Пусть дочь побудет пару дней с твоей матерью… А мы… Давай не откладывать? Подадим на развод. Пора заканчивать этот фарс. Мать меня только и держала в этом браке, не давала уходить от тебя. Но теперь ее нет, соответственно, нас ничего с тобой больше не держит вместе…
Бэлла
Опустошенность. Такая, какая бывает на пепелище. После того, как страшная и безжалостная сила огня прошлась по земле и выжгла на ней всё живое. Вот и я сейчас была такая. Словно бы мёртвая. Говорят, потрясения сильно меняют людей. И мне сейчас казалось, что я не просто поменялась. Что я это вовсе уже и не я. Вся моя жизнь, та жизнь, которая была у меня «до», со всеми своими плюсами и минусами, переживаниями, страданиями, комплексами – в одну минуту закончилась. Я стояла на пороге какой-то огромной темной комнаты. Вселенной, в которой точно потеряюсь, как только сделаю шаг вперед. Я не знаю, куда теперь идти. Во что верить. Что делать…
Слова Арсена Капиева о моём отце перевернули не только мое представление о себе самой. Они перевернули парадигмы моей жизни, выстроенные за последние семь лет. А Он, оказывается, защищал меня… Вот теперь я понимаю значение его слов, брошенных в сердцах. Алан. Мой Алан. Мужчина, который не отвернулся от меня, зная всю страшную правду. Он правда любил. Он правда хотел спасти меня от себя самой. Как мог, спасал. А мне теперь стало стыдно смотреть ему в глаза. Стыдно за то, что я такая… Плохая, испорченная. Грешная. Потому что ребенок такого монстра не может быть невинным. Этот страшный груз теперь со мной по жизни… Это моя стигма. Гнилая кровь в моих венах.
Мама. Теперь и о ней я стала думать иначе. Как она жила все эти годы с такой болью? Позором. Стыдом. Страхом… Она ведь явно боялась. Не только за нас. Не только за то, что рано или поздно наступит тот самый день, когда за нами придут, жаждая возмездия. Она боялась, что гены нашего биологического отца, его черное, червивое наследие, воплотятся и в нас… Вот теперь я понимаю, почему она никогда не смотрела нам в глаза,
