Сейчас Айлу обследует физиотерапевт, который снова терзает ее бедные ножки.
Я опять думаю о Лукасе. С тех пор как в восемнадцать лет он ушел из дома, он вел обособленную от нас жизнь. К бабуле с дедулей он приезжает очень и очень редко. Это как если бы они напоминали ему о нашем прошлом, том прошлом, которое он хотел бы стереть из памяти. Я думала, что рождение Айлы сблизит нас с братом, но все произошло иначе, наоборот. В то время как бабушка с дедушкой поддержали мое решение воспитывать ребенка самостоятельно, Лукасу оказалась куда ближе позиция Дэна. Как-то раз мы вчетвером сидели во французском ресторанчике недалеко от площади Лестер. Я была на седьмом месяце беременности, а бабуля с дедулей приехали в Лондон на длинные выходные. Бабуля подчеркнула, что все поддержали мое решение.
– Ведь правда? – обернулась она к Лукасу. Тот хранил молчание, но я почти слышала, как он думает: «В каком-то смысле я не виню Дэна. Ты молода, ты его почти не знаешь, так зачем воспитывать его ребенка, если он самоустранился, а у тебя есть куда более приемлемые варианты?» Ему даже вслух этого не надо было говорить – все и так на лице было написано. Как и Дэн, Лукас амбициозен. У него важная работа и мало времени на что-либо помимо спортзала и общения с клиентами. Я даже не знаю, были ли у него когда-нибудь серьезные отношения. Он настолько же весь в себе, насколько я открыта. Думаю, женщины считают высокого темноволосого Лукаса безумно привлекательным. Этот немногословный юноша мог бы быть ослепителен, если бы рядом была правильная девушка. Когда родилась Айла, Лукас ничего к ней не испытывал. Каждый раз, когда я пыталась вовлечь его в свою жизнь, звонила и рассказывала про дочь, он говорил одно и то же:
– Ты почему-то все время переживаешь, Дженьюэри! Только и слышу от вас с бабушкой – Айла то, Айла это. Бедная девочка! Все с ней хорошо!
И в его голосе звучала враждебность.
Озлобленный на весь окружающий мир, Лукас все еще не может принять происходящего вокруг.
Но винить Лукаса в том, что его нет сейчас рядом со мной, я не могу и не хочу. Вот уж кто действительно должен сейчас быть тут, так это настоящий отец Айлы.
Меня приводит в чувство чей-то голос:
– Пора угоститься напитками.
На оранжевом столике стоят кувшины с водой и пуншем.
– Вино! – кричит Айла. Все смеются и смотрят на меня.
– Мне бы не помешал сейчас стаканчик, – бормочет один из родителей в мою сторону. Нам объявляют, кого в какое время примет врач.
Врач оказался красивым мужчиной с тонкими каштановыми волосами. В очках. Белый халат он снял, и сейчас на нем голубая рубашка и полосатый галстук, на шее болтается стетоскоп. Я занимаю место напротив. Айла ползет к весам рядом с койкой. Потом хватается за занавеску с цветочками.
– Пусть поиграет, – говорит доктор, глядя в свои записи. – Само собой разумеется, мне очень понравилось работать с Айлой.
– Спасибо. – Мое сердце колотится.
– Она быстро ползает – никакому чемпиону «Формулы-1» не угнаться!
Я благодарна ему за участие, но во мне кто-то уже орет не своим голосом: «Скажите же скорее!»
Врач смотрит на пустой стул рядом со мной – он, наверное, привык общаться с полными семьями.
– У Айлы ДЦП, – говорит он.
– ДЦП, – повторяю я едва слышно.
– Простите. Я полагаю, вы ничего не знали? И сейчас…
Да нет же, знала я, знала!
– Вас есть, кому содержать? Очень трудно воспитывать ребенка с таким диагнозом.
– Я одна, но у меня есть семья.
Он кивает и принимается объяснять, что такое ДЦП, но я не понимаю его слов. Все, о чем я могу думать, это: «Не может быть! Это неправда, это все не со мной!»
Закончив осмотр, доктор вручает мне большой синий пакет, в котором собрана вся информация о болезни Айлы.
– Тут основная информация и телефоны службы поддержки и групп психологической помощи, – говорит он.
Я машинально кладу пакет в сумку, но мне хочется выбросить его в мусорку или, еще лучше, швырнуть об стену:
– Почему никто не хотел меня слушать?!
2014 год
Четверг, утро. Я еду в метро. Женщина напротив красит ресницы. Она смотрит в небольшое зеркальце в пудренице и морщит губы. Рядом с ней мужчина с газетой, в ногах у него сверкающий кейс. Интересно, куда он едет. Справа от меня женщина, по виду ей слегка за пятьдесят, а все руки у нее покрыты татуировкой. Наверное, возвращается откуда-то с пьянки и о чем-то оживленно рассказывает соседке. На правой руке у нее татуировка-дельфин и подпись «Дэвид». Они встречались? Наверное, она заметила, что я на нее пялюсь.
– Дэвид, – говорит женщина, – любил дельфинов. Всю комнату увешал их фотографиями. Он мечтал поплавать с дельфином. Ему было всего семь, когда он умер.
Мужчина отрывается от газеты. Красотка щелкает крышкой пудреницы.
– Мы наблюдались у кардиолога, но тот сказал, что все в порядке. Все врачи считали меня просто психованной: я таскала сына по всем специалистам. Что-то было не так с его легкими, и у него были отеки. Я умоляла их проверить моего сыночка на менингит. Потом у него началась сыпь на ступнях, и за день она поднялась до бедер. Я отвезла его в больницу, а потом ему стало трудно дышать и понадобилась кислородная маска. Медсестры кололи ему какие-то лекарства, а мой ребенок орал что есть мочи. Я так на все разозлилась! Ко мне подошла медсестра и сказала: «У него кислородное голодание, мы не знаем, сможет ли он вообще когда-нибудь разговаривать!» – а я говорю: «Да мне все равно – не дайте моему мальчику страдать!» А потом она говорит: «У вашего Дэвида менингит». Тогда он сказал свои последние слова: «Мама, я так устал и хочу спать». Дэвид умер третьего февраля.
Все в вагоне перевели дух.
– Я вам очень сочувствую, – говорю я, заметив, что женщина напротив вытирает глаза, а мужчина рядом с ней ерзает в кресле.
– Хочу навестить его сегодня утром, – отвечает она. И тут я вижу в ее сумке цветы. – Я все время к нему хожу.
Когда она выходит из вагона, я не могу удержаться, говорю ей:
– Наверное, он сейчас плавает с дельфинами.
Она машет мне рукой:
– Храни вас Бог, милая!
Поезд едет дальше, а я все никак не могу прогнать от себя этот рвущий душу рассказ. Потом я думаю о нас с Айлой, о том, как доктор сообщил мне этот страшный диагноз. Я не хотела, чтобы Айла боялась и злилась, как боялась и злилась я. Окружающие нас люди, которые ехали с нами в автобусе, думали, что мы просто обычные мама с дочкой, что мы обсуждаем банановые смузи. Никогда не знаешь, что происходит за закрытыми дверями, правда же?
Мне остается одна остановка. Я вспоминаю встречу Уорда и Айлы на прошлой неделе. Больше мы об этом не говорили, наверное, потому что большую часть времени его не было в офисе, но, скорее всего, еще и потому, что он не хотел затрагивать эту болезненную для меня тему. Я чувствую, как будто между мной и Уордом есть ступенька, преодолеть которую ни у меня, ни у него не хватает смелости.
