Мне остается одна остановка. Я вспоминаю встречу Уорда и Айлы на прошлой неделе. Больше мы об этом не говорили, наверное, потому что большую часть времени его не было в офисе, но, скорее всего, еще и потому, что он не хотел затрагивать эту болезненную для меня тему. Я чувствую, как будто между мной и Уордом есть ступенька, преодолеть которую ни у меня, ни у него не хватает смелости.
Сегодня Грэм приходит вовремя. Мы с Уордом и Люси сидим за столом. Перед нами кружки с кофе. Мы ждем новых подробностей о поездке на поезде, о том, что он не выспался из-за звона в ушах… Но Грэм просто обводит нас взглядом, потом спрашивает:
– Проблемы?
– Нет, – отвечаем мы хором.
Но я чувствую, что Люси и даже Уорд скучают по этим его историям так же сильно, как и я.
– Иногда надо уметь не принимать жизнь слишком уж близко к сердцу, – говорит Уорд с блеском в глазах. – Давайте посмотрим на все реалистично, для всех эта жизнь когда-нибудь подойдет к концу.
Он кашляет.
– Давайте начинать. Ситтингборн-Парк. Люси?
– Текст готов.
– А фотограф когда приедет?
– Сегодня утром.
– Отлично. Пчелиные орхидеи будут выглядеть превосходно.
Люси замечает, что Грэм подмигнул мне.
– Что насчет «Кантри лайф»?
Я киваю.
– Все будет, как только будут готовы снимки.
– Тоуд-Холл? – Уорд по-прежнему смотрит на меня.
– Нота о продаже готова. Дело за адвокатами.
– Хорошо. Все должно быть готово через пару недель.
Я вижу азарт в глазах Уорда, когда мы изучаем следующие пять домов. Последний год с Джереми был похож на уютные выходные в гамаке под приятную музыку. C Уордом мы словно оказались за рулем гоночного автомобиля, наворачивающего крутые повороты. Оставалось лишь надеяться, что шины не загорятся от скорости.
Внизу Надин открывает кому-то дверь, и Спад заливается лаем. Наверное, почту принести.
– Грэм, что насчет Броудхерста и Хэнтсов?
– Они разводятся. Хозяин не захотел сбавлять стоимость. Вы же знаете этих клиентов – они думают, что мы думаем, будто они всеми силами хотят продать дом.
– Вообще-то, они и правда всеми силами хотят продать его, – говорит Люси.
– Муж просадил все деньги на скачках. Мы с его женой премило поболтали за чаем, и…
Уорд прерывает его:
– И какова твоя предварительная цена?
– Два миллиона. Как ты и советовал, я стараюсь быть оптимистом.
– С тех пор как я стал вашим директором, Грэм, это твое самое разумное предложение.
– Я уже составил письма с предложением цены. Одно для него, одно для нее – они не общаются, – добавляет довольный Грэм.
Уорд спрашивает:
– Кто-нибудь еще подал заявку на этот дом?
– «Б и Г», «Андерсонс», «Данн и Кокс», но думаю, что выберут нас. Мы очень сильно сблизились с бедняжкой, у нее еще сейчас как раз климакс…
– Держи меня в курсе, Грэм, – говорит Уорд, отметая эту тему для разговора. – Миссис Робертс, «Сент-Олбанс»?
Миссис Робертс обожает проводить время в своей теплице.
– Предложения уже поступали, но она еще думает, – говорю я. И вспоминаю ту женщину в метро, с татуировкой-дельфином.
– Я поговорю с ней.
Уорда это устраивает.
– Тогда все свободны. Хорошая работа, ребята.
– Неужели Уорд только что нас похвалил? – шепчет Грэм, когда мы остаемся с ним вдвоем в конференц-зале. – И по-моему, наш суровый босс на кого-то тут запал.
– Не говори чепухи.
– Почему женатый мужчина не может влюбиться, Дженьюэри?
– Да, но…
– Все мы люди. Я все время заглядываюсь на других мужиков, но это же не значит, что я не люблю своего Ника, и…
Грэм замолкает – снизу слышатся крики.
– Вон, я сказал! – кричит Уорд. – Сейчас же.
– Но Уорд, – отвечает Спенсер. – Я же только мимо проходил.
Дверь захлопывается.
Мы с Грэмом выскакиваем из офиса и видим, что Надин спряталась за столом, а Уорд кричит на нее:
– Я ведь просил не впускать его и не позволять ему шастать по офису!
– Но он всегда заходит к Дженьюэри.
– И долго он тут был?
– Не очень. Принес немного круассанов.
Она протягивает ему замасленный бумажный мешок.
– Сколько? Пять минут? Час? – не унимается Уорд.
– Уорд, – кричу я с верхней ступеньки.
Он не оборачивается, а только поднимает руку, словно предостерегая меня, чтобы я не сказала лишнего или подошла ближе.
Надин бледна как мел. И напугана. Я думаю, мы все напуганы.
– То есть достаточно долго, чтобы нанести максимальный ущерб, – заключает Уорд, врываясь в наш офис.
– Я уверена, он бы не стал… – начинает Надин и запинается. Она смотрит на меня беспомощно, почти в слезах. Я спускаюсь.
– Не волнуйся, – говорю я, коснувшись ее плеча, и иду вслед за Уордом.
Я смотрю, как он отчаянно ищет среди брошюр и бумаг что-нибудь, что Спенсер мог бы использовать против нас.
– Уорд, я думаю, что вы принимаете все слишком близко к сердцу.
– Ты уверена? После того что он уже натворил?!
– Это был единичный случай. Раньше он так никогда не поступал.
– Откуда ты знаешь?
Уорд бросает еще несколько моих брошюр на пол и начинает копаться в корреспонденции, а Спад испуганно скулит под столом. Уорд ведет себя, как спятивший муж, который не успокоится, пока не найдет доказательство, что жена наставила ему рога.
– Уорд, что происходит?
В офис входит Надин.
– Я не знала! – клянется она. – Не знала, что ему не было назначено.
– Это я виновата, – успокаиваю я ее.
Уорд замечает на столе Грэма письма для Бродхерстов, на которых крупными цифрами значится сумма в два миллиона.
– Думаю, эту сделку мы проворонили, – вздыхает он, скомкав письма.
– Прости, – дрожащим голосом просит Надин.
Я вырываю из его рук обрывки бумаги. В дверях объявляются Люси и Грэм.
– Вам нужно успокоиться. Если кто-то тут и виноват, то это я, Уорд, – говорю я. – Мне нужно было сразу послать Спенсера куда подальше. Но знаете что? Это всего лишь дом. Одна-единственная сделка…
– Еще одна сделка, которую мы не можем позволить себе профукать, – цедит Уорд сквозь зубы. Мы с ним стоим совсем близко, лицом к лицу.
Он смотрит на меня и медленно произносит:
– Я… пытаюсь… реанимировать… эту компанию.
– Я знаю. Но ошибаться свойственно всем.
Я смотрю ему прямо в глаза.
– Вот это… – машу я письмом перед его носом, – это не вопрос жизни и смерти. Посмотрите на это под другим углом.
– Мы явно смотрим на все под разными углами.
– Сегодня в метро я встретила женщину, у которой умер сын. Ему было всего семь. Менингит.
Уорд открыл было рот, но ничего не сказал.
– В конце концов, – продолжаю я, – мы всего лишь продаем дома. А не спасаем жизни.
Очень долгое и тягостное молчание.
