Светлана Демидова - Любовь к роковым мужчинам

А может, надо перестать себя винить? Может, виноваты подростки, угнавшие машину Романа? И почему он оставил ее возле дома с настежь открытой дверцей? Если бы машина осталась на месте, Заботин понял бы, что Роман бросился спасать свою жену, и отправился бы за ним. Но машины не было! И Николай подумал, что Роман уехал домой. Как он мог такое подумать?! Как посмел? Разве Роман оставил бы ее, свою жену, умирать в подвале?! Да никогда! Майя избегала Заботина еще и за это. Он несколько раз звонил ей, предлагая помочь, но она отвечала очень сухо и по возможности коротко. Ей действительно не нужна была его помощь, так как ее не оставили в беде сослуживцы мужа. Но более всего она не хотела видеть Николая из-за того, что боялась прилюдно упасть ему на грудь и начать рыдать с воплями: «Что же мы с тобой наделали?»

Гроб не открывали, поскольку тело Романа Сергеевича Савельева сильно пострадало в огне. Майя была этому рада, если вообще можно чему-нибудь радоваться на похоронах. Она пыталась представить, что вовсе и не мужа хоронит, а неизвестного человека, возле гроба которого почему-то обязана быть. Рядом стоят знакомые и друзья с печальными лицами. Плечи их понуры, глаза тусклы. Неужели тот, кто лежит в уже заколоченном гробу, так им дорог? А кто там лежит? Совсем незнакомый человек? Нет, конечно... Как ни пытайся спрятаться от беды, она тут, рядом... Но кто же все-таки в гробу – Роман Савельев или Никита Каплун? Вот было бы здорово, если бы там находился неизвестный Майе Никита, а Роман сейчас подбежал бы к ней, извинился за опоздание и положил на гроб четыре бордовые розы. Как бы она хотела вместо мужа похоронить все свои тревоги, подозрения и даже измену ему. Если бы сейчас ей сказали, что Роман воскреснет, если она навсегда откажется от Николая, Майя поклялась бы в этом на кресте. Руку бы в огонь сунула. Только никому теперь ее жертва не нужна. Все мы сильны раскаянием, когда уже ничего нельзя исправить.

А где, собственно, Заботин? Он же обещал быть на похоронах... А-а-а... вон он стоит... Рядом с ним какая-то женщина... Такое знакомое лицо... Ах да, это ж Инесса, любовница мужа... Любовница мужа... мужа... Теперь нет ни мужа, ни любовницы... Впрочем, любовница жива и невредима... Только вот ее любовника больше нет... Непонятно, почему Инесса так жмется к Заботину... Одного мужчину забрала себе, а теперь и другого хочет окрутить и уморить, чтобы Майя вот так же стояла у второго гроба? Нельзя ей это позволить... А почему нельзя? Она, Майя, больше ведь не хочет знать Николая Заботина... Или хочет? Какие же это мучительные мысли... Лучше бы ей, Майе, лежать в гробу, а они – все те, кто сейчас стоит рядом в печали, – пусть бы плакали по ней. А разве кто-нибудь заплачет? Ну разве что Кирюха... А Заботин? Чего ему плакать, если возле него трется Инесса, такая яркая, такая сексуальная... О господи, да почему же в голову лезут неподходящие мысли? Она же на похоронах...

В фильмах и романах женщины то и дело грохаются в обморок. И как это у них так ловко выходит? Она, Майя, сейчас с большим удовольствием спряталась бы в обморок. Она не хочет ничего видеть, ничего слышать, ничего знать. И почему у нее такой крепкий организм? Почему она должна все это терпеть? Так было бы здорово очнуться, когда все уже будет кончено: гроб опущен в могилу, а гости разошлись по домам после поминок. Тогда она и подумала бы обо всем этом или вообще выбросила бы все мучительные мысли из головы. Нет человека – нет проблем, с ним связанных. И если даже ее, Майин, муж на самом деле все же Никита Каплун, теперь это не имеет никакого значения. Ни для кого. Даже Кирюха навсегда останется Кириллом Романовичем Савельевым. Бедный мальчик. Он похож на петушка, готового к закланию. Краше в суп кладут. Надо же, она еще умудряется как-то острить... тупо и не смешно...

– Ну че, опускать? – как сквозь сон услышала Майя голос могильщика. Она хотела сказать: «Опускать», но из горла вылетели только странные сиплые звуки, и она просто сделала отмашку рукой. Потом ей пришлось первой бросить на гроб мужа горстки земли. Майя удивилась тому, что ощущает пальцами сыпучесть сухого грунта, слышит легкий стук его комочков о крышку гроба и чувствует удушливый аромат белых лилий, которые держит секретарша Романа. Казалось, у нее должны отмереть все чувства, но она ощущает все так же четко и ясно, как прежде. Это было неправильно, несправедливо по отношению к Роману, который не чувствовал уже ничего. Майе очень хотелось заплакать, но не получалось. Она оглядела людей возле могилы. Не плакал никто, даже у Кирюхи сухие глаза. Неужели Роман Савельев не заслужил ничьих слез? Похоже, заслужил... За Майиной спиной слышались всхлипы и даже жалобное подвывание. Женщина обернулась.

У оградки соседней могилы стояла бомжиха Манька и плакала взахлеб. Майя вздрогнула и тут же вспомнила, как онемели связанные руки. Когда Николай развязал их, она долго не могла пошевелить пальцами, которые казались раздувшимися, как сардельки. Ей, Майе, ненавидеть бы Маньку, но она вдруг пожалела ее. Похоже, все, что говорила эта бомжиха, правда. Не стала бы она так убиваться по человеку, которого просто хотела обвести вокруг пальца. Наверно, Майин муж, Роман Савельев, когда-то действительно был Никитой Каплуном, женатым на этой Маньке. Только все это было в другой жизни, а теперь у них на всех одна вот эта нескладная жизнь.

Майя отошла от могилы, в которую провожающие Романа бросали горсти земли, и подошла к Маньке:

– Чего плачешь-то?

Манька утерла грязным рукавом мокрое лицо и ответила вопросом на вопрос:

– Думаешь, жалею, что деньги за тебя того... тю-тю?

– Нет, почему-то так не думаю, – ответила Майя и неожиданно для себя снова спросила: – Ты любила его?

– Когда-то очень любила... Жить без него не могла, все прощала. Я тогда Марусей звалась... Не поверишь, конечно, но была очень хорошенькой...

Майя посмотрела на отекшее сизое лицо с текущим малиновым носом и щербатым ртом. Да, несмотря на то, что она своими глазами видела в паспорте фотографию чудесной девушки, все же с трудом верилось, что стоящее перед ней почти бесполое существо и Маруся Климова – один и тот же человек.

– Я верю, – сказала она. – Почему-то именно сейчас я поверила тебе окончательно. Это из-за тебя он сменил имя?

– Может быть... Хотя... кто я такая, чтобы из-за меня жить чужой жизнью? Думаю, за Никиткой хватает и других гнусных дел.

– Я никогда не замечала, чтобы Роман... то есть Никита жил как-то неправильно, – задумчиво проговорила Майя.

– Видать, тоже любила, дура, – выдала Манька и повернулась, чтобы идти прочь от могилы.

– Плакала-то чего? – Майя опять задала вопрос, на который так и не получила ответа. – По Никите?