Эта мудрая женщина отлично знает, как грамотно запудрить мозги мужикам. Экстравагантная леди, классный специалист. На своем веку она тонны порошка высыпала на бедные мужские головы.
– Слишком много ему дали, выпрут страну из «Восьмерки», точно выпрут, – возразил ей кто-то, один из пастообразных приятелей мужа.
– Ничего не выпрут, – возмутилась Лидия, – вот посмотрите, все останется на своих местах. А срок Ходорковскому скостят. Ровно наполовину. Чуть попозже выпустят. Дали девять лет, четыре с половиной вычтем, два в уме, сколько осталось? Всего два с половиной годика, ну кто заинтересован делать из олигарха героя? Никто, – сказала Лидия и весело рассмеялась, будто беседовала с мужчинами не о тюремном заключении и судебных приговорах, а рассказывала какой-нибудь увлекательный анекдот из жизни отдыхающих пансионата.
Где-то неподалеку от политических дебатов пряталась тихая Эльвира, она о чем-то задумалась. Я проследила взглядом за рассеянным взором студенческой подруги. Ах, вот оно что, на сей раз жертвой тихоокой красавицы оказался мой муж. Эльвира положила свой томный взор на кавалера с приданым. Еще развод не состоялся, супруги до сих пор находятся в тягостных раздумьях, а невесты уже плотной лавиной поползли из всех щелей. Я подошла к мужу.
– Володя, ты доволен праздником? – спросила я.
Муж разглядывал какой-то предмет в углу гостиной. Я провела глазами ровную линию и зацепила взгляд. Он смотрел на шкаф, в котором тихонько сидел ноутбук. Володя не мог дождаться, когда гости уйдут и он снова останется один на один со своим надежным и верным другом.
Тема судебного исполнения подошла к логическому концу. Ходорковского благополучно проводили в колонию и принялись за обсуждение очередной наболевшей проблемы.
– Реформы не пройдут, они рассыплются под давлением общественности, – послышалось откуда-то сбоку.
Слишком горячо прозвучало, слишком вспыльчиво для приличного общества. Я перевела нитку взгляда на взбесившегося консерватора. Вениамин Григорьевич принял на грудь добрую порцию янтарной лимонной водки, закусив осетром. Строгим взглядом осмотрел гостей. И вдруг сказал, почти потребовал, нисколько не задумываясь о последствиях.
– Скажите, ну что у нас за премьер? Разве это премьер? Скажите, пожалуйста, вам нравится наш премьер? – он грозно приступил к Эльвире, почти придавив своим грузным телом притихшую женщину, томная красавица судорожно вздрогнула.
Жесткий натиск пришелся не по нраву коварной обольстительнице. Разговоры о премьерах, приговорах, тюрьмах и провинившихся олигархах обычно нагоняют непреходящую тоску на замороженную Эльвиру. Это всем известно еще с институтских времен.
– Я н-не знаю, не понимаю, ничего не помню, – прошептала несчастная красавица.
Эльвира откровенно не любит мужские разговоры. Не просто не любит, она их ненавидит. И всем нутром презирает политику. Спящая красавица прожила большую жизнь, но так и не поняла, что мужчины обожают лишь родной диалект. Они хотят, чтобы женщины разговаривали на одном с ними языке. В народе говорят, дескать, они нашли общий язык, это значит, женщина полюбила дело мужчины, приняла его, стала частью целого, всей грудью легла на амбразуру, защищая общие интересы. А Эльвира упрямо защищала свое скорбное одиночество от грязных мужских посягательств. Володя бросился в бой, чтобы растащить в разные стороны красавицу и чудовище. Вениамин Григорьевич и впрямь напоминал своим залихватским и бравым видом страшное чудовище. Седые волосы, распушенные и растрепанные, галстук в широкую янтарную полоску, заметно съехавший набок, наполовину расстегнутый воротник рубашки. Меркантильная Людочка подхватила Вениамина Григорьевича под руку, чтобы Эльвира особенно не задиралась. В разгар суматохи в прихожей прозвенел звонок. Он звенел пронзительно, тревожно, беспокойно. Тут же раздался хрустальный звон, и сразу за ним бой часов, все это звучало в унисон. Вениамин Григорьевич в знак примирения и вечной дружбы надумал чокнуться с Эльвирой, он раз от разу подносил бокал к рюмке красавицы и нежно касался хрустальным боком, в гостиной гремел тонкий звон, он надрывно раздавался в ушах, как будто бил в тревожный набат огромный церковный колокол. Незримый звонарь, надрываясь, колотил что есть мочи во все колокола, путаясь в многочисленных веревках и тросах. Отголоски крамольных слов еще витали под потолком, но гости уже притихли, возбужденные голоса постепенно умолкли, пронзительный звон проникал в человеческое сознание, залезая глубже, пытаясь вогнать туда непреодолимый страх. Первыми остановились часы. Мерные удары прекратили тревожный пересчет времени. Вторым застыл, как немое изваяние, как восковой манекен, разудалый Вениамин Григорьевич. Он стоял со своим бокалом, не зная, что делать дальше. Третьим по счету был дверной звонок, но он все звенел, вселяя в гостей испуг, издавая душевный скрежет. Виновники крамольных разговоров отодвинулись друг от друга, будто в один краткий миг стали незнакомыми, абсолютно посторонними людьми. Я злорадно усмехнулась. Страх присущ всем. Муж посмотрел на меня, дескать, кто это? Я покачала головой. Все приглашенные находились в доме, никто не опоздал, гости прибыли точно по расписанию, будто боялись пропустить неотложный рейс. Володя медленно выдвинулся в прихожую. Звонок еще раз прозвенел, настойчиво и неумолимо. Гости застыли, превратившись в групповой паноптикум. Даже храбрая и бесстрашная Лидия слегка побледнела. Эльвира грустно съежилась, будто кто-то пытался посягнуть на девственную нетленную красоту. В гостиную вошли двое, мой муж и еще один мужчина. В моей голове все всполыхнуло, забилось, засверкало, но мозг успел зафиксировать в памяти стройное тело квартерона, в короткой куртке и узких джинсах, стоявшее в проходе. Это был Дима. Хрупкий, тонкий, стройный. Он пришел ко мне, в мою семью, в мой дом, чтобы забрать меня отсюда. Но куда? Куда мы могли уйти? У нас уже было место обиталища – наше туманное облако. Зачем он пришел?
– Это, кажется, к тебе, – усмехнувшись, сказал муж.
– «Это», кажется, к ней, – иронически подтвердил Дима.
Он шутил. Они были шутниками. Я тоже люблю юмор в повседневной жизни. Не могу без него обойтись. Он мне нужен, как воздух. И у меня общий диалект с мужчинами, поэтому я не одинока. Но в эту минуту я завидовала Эльвире жуткой патологической завистью. Я мечтала и желала превратиться в скучающую одиночку, изнывающую от осознания собственной никчемности. В моей голове полыхали крошечные огоньки и огромные костры, перемежающиеся с молниеносной стремительностью. Я пошатнулась, но кто-то поддержал меня за талию. Не позволил мне упасть. Это был мой муж.
