А когда проснулась, их уже не было. Они ушли. Оставили записку. Страшную записку с жуткими словами. «Тебе нужно побыть одной, чтобы разобраться в себе. Не волнуйся за нас. У нас все будет хорошо. Мы не пропадем. Звони». В записке не было подписи. И не было обращения, будто писал незнакомый человек, обращаясь в пустоту. От меня ушли близкие люди. Они написали письмо без обращения. Теперь я – не жена. И не мама. Теперь я – пустота. Они устали ждать моего решения. И сами решили за меня. Они умирали стоя, приложив пальцы к бескозыркам, как настоящие мужчины.
* * *
Антресоли всегда пугали меня своей глубиной. С самого детства. Мне почему-то казалось, что там живут домовые и черти. Кикиморы и лешие. Много чего там водится, старые вещи, которые жаль выбросить, нетронутый массив забытых воспоминаний, к которым страшно прикоснуться. Давно пора выбросить все старье на помойку. И вещи, и воспоминания. Вместе с антресолями. От любого предмета, найденного на антресолях, когда-то брошенного в забытый дорожный чемодан, может заплакать сердце, очиститься разум. Но ничего этого не произошло. На антресолях грудами лежали старые одеяла, стояли чемоданы, битком забитые пожелтевшими письмами и документами, старыми фотографиями и альбомами. Какие-то квитанции, тетради, брошюры валялись вперемежку с покинутой юностью. Я так долго искала другой берег, вконец измучилась от геологических изысканий, а юность спряталась от меня совсем недалеко, на антресолях. Я открыла дорожный чемодан, купленный на первые заработанные после окончания института деньги. Небрежно порылась в груде бумажного хлама. На дне чемодана лежали документы моей матери, паспорт, трудовая книжка, справки, дипломы. Они лежали здесь давно, будто мама еще жива, совсем скоро вернется из отпуска и вновь пойдет на работу. Она даже не успела заработать пенсию. Мама умерла совсем молодой. Мы уже стали с ней вровень. Сравнялись по возрасту. Скоро я стану старше своей матери. Как быстро летит время. Невольные слезы покатились по щекам, некоторые из них вползли на язык. Я ощутила горький привкус. По моим щекам катились слезы печали. У печали горьковатый привкус. Слегка жжет язык и нёбо.
Наверху, в кипе истрепанных, изъеденных временем бумаг и документов, лежала старая записка, истертая долгим ожиданием. Она лежала на самом видном месте. Я взяла в руки измятую бумажку.
«Когда же мы встретимся, мой любимый, мой самый дорогой друг с редким именем – Варвара?» Эти удивительные слова написал когда-то Вовка. Мой муж. Давным-давно он примчался ко мне в институт, передал записку кому-то из студентов, видимо, меня не нашли на кафедре, но каким-то образом записка все-таки всплыла из прошлого. Она вернулась ко мне, разыскав адресат. Я тихо поднесла к губам доказательство удивительной любви. Свидетельство преданности. Примета прошлого. Письмо из юности. Берег был рядом. И я бережно прижала драгоценное письмо к груди, затем положила обратно, пусть полежит еще немного, пусть подождет меня. Я все-таки получила долгожданную весточку любви. В эту минуту я любила своего мужа больше всего на свете. Больше всех на свете. В нем был весь мир. Мои знания и представления о земле, о людях, о бытии. Он воплотил мою мечту о вечной женственности. Муж создал собственную Галатею. Вылепил ее из детской глины. Рядом с ним я всегда была королевой. Высокое умиление снизошло на меня. Я больше не плакала. Слезы высохли, не оставив следов и трещин на щеках. Чувство благодарности к мужу переполняло мою душу. Держа обрывок старой истрепанной записки, я поняла, что не смогу жить без него. Муж простит. Я знаю его, он щедрый человек, широкая натура, свободная душа. Володя ждет меня. Он прислал мне письмо из дальнего далека. Из нашей общей юности. Мы можем жить только вместе, никогда не разлучаясь. Семья – это мое богатство. Моя любовь. Моя жизнь. Разве можно убежать далеко от своей жизни?
И я вновь прижала письмо любимого к губам. Нежно поцеловала. Нельзя ждать. Нужно торопиться. Иначе поезд уйдет. Я захлопнула чемодан. Но вдруг вновь заплакала, безмерно радуясь тому, что судьба одарила меня прекрасной и красивой жизнью. Она дала мне горе и печаль, любовь и счастье.
«И счастья тебе – и несчастья, и радости – и ненастья, и взлетов тебе – и паденья, до головокруженья». Берег юности блистал передо мной яркими красками, свежими чувствами, тысячью желаний. И у меня закружилась голова. Я вновь стала молодой, беспечной и наивной. Я стояла на крутом берегу, возвышаясь над собственными желаниями. Мне захотелось сокрушить жизнь, сломить ее, чтобы вновь оседлать и подчинить себе, своей воле. Для этого нужны победы. Нужно побеждать каждый день. Каждый час. Каждые пять минут. И я вновь поставила чемодан на место. На антресоли. Ничего не буду выбрасывать на помойку. Нельзя бросаться юностью. Нельзя предавать любовь. Она всегда будет со мной.
* * *
Я позвонила мужу. Мы договорились встретиться. Ровно в пять. Он приедет за мной вместе с Дмитрием, и мы поедем на острова. Оттуда вернемся домой. У меня кружилась голова, будто я немного выпила вина, совсем чуть-чуть. Я хотела забыть все, что случилось со мной. Любовь может превратиться в заболевание. Я долго болела, и вдруг выздоровела, случайно попав на другой берег, и больше уже не покину его, никогда не позволю себе болеть.
Володя сумрачно посмотрел на меня. Он вышел из машины, поцеловал меня в лоб и открыл дверцу. На заднем сиденье сердито сопел Дмитрий, смешно и неказисто сопел, как зайчонок. Мой сын – максималист. Не любит прощать. Никого, даже родную мать не хочет простить. В глубине души Дмитрий давно смирился с ситуацией, но внешне выдерживает форс. Он категорически презирает сантименты. Стоически выдерживает паузу. И ничем не выдает своих чувств. Настоящий принц крови – мой великолепный сын.
– Димк, поздороваться нужно все-таки, вежливость – качество королей. А ты мой маленький принц, – сказала я, – и всегда останешься для меня принцем.
– Привет, – буркнул Дмитрий. И сердито засопел в своем углу. Я ощутила прилив сил. Сзади неприкрыто сердилось на меня самое любимое существо на свете. Мой единственный сын.
На островах мы долго бродили по аллеям. Черемуха уже зацвела. Душистые кусты издавали пряный аромат.
– Володя, я больше не могу так. Давай жить вместе. Я уже разобралась в себе. Все встало на свои места. Так получилось в моей жизни. Я виновата перед тобой и Димкой, но больше, чем я сама себя наказала, меня уже никто не накажет. Не нужно меня казнить. Помилуйте меня. Обвинять легче всего. Володя, хочешь, я перед тобой на колени встану? – взмолилась я, устав от сумрачного настроения мужа.
– Не надо, – поморщился муж, – Димка расстроится. Ну хорошо, давай жить вместе. И, Варя, я хочу задать тебе всего один вопрос, – сказал муж и слегка набычился.
