Может, поэтому я становлюсь смелее. Да какое там – наглее. Сама себя не узнаю.
– Тш-ш-ш… – повторяю то же самое, что он говорил мне прошлой ночью. – Тихо.
И он сдаётся. Откидывается на подушку. Позволяет мне делать то, что хочу я. Может, это не то, чего бы хотелось ему, но он не возражает. Ему нужна разрядка, мне – его лицо с поломанными чертами.
Нет ледяного Неймана. Есть Стефан: острые скулы, запавшие щёки, порочные губы, руки, зажимающие в кулаках простынь, напряжённый живот с проступающими мышцами.
Мне тоже хватает всего нескольких движений, чтобы он кончил, содрогаясь, с хриплым стоном.
Один-один, Нейман. Я этого не могла так оставить. Не только ты бываешь щедрым. Но думаю я об этом потом, позже. Не в то мгновение, когда он открывается для меня. Не в тот миг, когда я смотрю на него и чувствую просто ненормальную тягу хоть иногда доставать человеческого Стефана из скафандра инопланетного монстра Неймана.
Он целует меня в губы, прижимая к себе. Короткий благодарный поцелуй и кольцо его рук – успокаивающих и надёжных, пусть только на это время, что мы вместе. Я чувствую себя защищённой – не знаю, откуда это берётся. Но, наверное, за много долгих лет я чувствую себя в безопасности. В объятиях человека, которого я считала врагом. Да и что греха таить – до сих пор не могу определиться, кто он для меня.
Пока я принимаю душ, Нейман уходит. Его нет в моей комнате, но всё говорит о том, что он был. Смятая постель. Запах. Аура. Это больше не моя комната. А ещё, рядом с букетом из кактусов, лежат гранатовые бусы.
Настырный. Когда он их вернул? Ночью? Или успел, пока я была в душе?
Мы встречаемся за завтраком на кухне Почему-то нелегко смотреть ему в глаза после всего, что было. Больше я не раскованная и не смелая. А он – холодный и неприступный, как всегда. Собранный и сосредоточенный. Будто ничего и не было.
Может, поэтому мне легче. Нет неловкости. Эпизод, который мы прошли вместе и вычеркнули. Но я уже знаю: не будет так, как прежде. Всё изменилось.
– Ника, – вздрагиваю от Неймановского властного голоса, но продолжаю упорно пялиться в тарелку с овсянкой.
Он накрывает мои ладони своими, и тогда я поднимаю глаза. Тону в его снежном сером буране, понимая, что спасения нет. Никто меня оттуда не выведет, нужно надеяться только на себя.
– Меня не будет два или три дня, – ставит он в известность. – А потом я приеду и заберу тебя.
Я киваю. А взгляд оторвать не могу. Смутная тревога бьётся внутри. Он говорил, что у него неприятности. Скорее всего, именно поэтому он увозит меня за город, а не потому, что это моё желание. Но спрашивать об этом я не буду. Всё равно не ответит.
У меня будет время обо всём подумать. Взвесить все «да» и «нет». Решить что-то для себя. Например, могу ли я его простить. Потому что в моей картине сегодняшнего дня всё, что нас связывает, запуталось ещё больше.
– Хорошо, – отвечаю и вижу, как темнеют его глаза. Как приоткрываются губы. Как взгляд становится жадным. Я ловлю его на своих губах и понимаю: он хочет меня поцеловать, но сдерживается. Только пальцы его рисуют узоры на моих ладонях. Поглаживают осторожно.
Оказывается, это тоже язык. Я лишь не умею его читать, но зато хорошо получается чувствовать.
Нейман отрывается от меня. Легко встаёт. На столе – недопитая чашка кофе. Кому-то тоже ничего не лезет. Но вряд ли я тому виной – у него неприятности.
Мы уходим. Он мог бы приказать водителю отвезти меня, но нет. Сидит рядом в машине. Его нога рядом, прижимается к моему бедру. Мы не разговариваем, а просто сидим и дышим, накаляя воздух своим присутствием. Воздух вокруг нас горит. От недосказанности. От тайн. И ни один из нас не спешит делиться. У каждого из нас на это свои причины.
Он прощается со мной на пороге дома. Держит меня за руки. Смотрит в глаза. Ничего не говорит, но за каменными чертами его лица я читаю ту же недосказанность, что пролегла между нами. А ещё – обещание. Чего-то такого, что волнует, тревожит, вызывает невольную дрожь предвкушения, закручивающего вихревые спирали внутри моего тела.
– До встречи, Ника, – и голос не такой холодный, как раньше. Он… будто ласкает меня, и это куда круче, чем прикосновения.
Он уходит, а я остаюсь. Лицо горит. Губы пульсируют. Я прислоняюсь лбом к холодной стене в прихожей, чтобы немного прийти в себя.
Слышу, как тихо пиликает телефон в моём кармане. Дрожащими от нетерпения руками достаю его. Он мне что-то написал?..
«Привет. Как ты? Я беспокоюсь».
Разочарование. На миг. А затем – тревога.
Я знаю эту комбинацию цифр. Индиго. Что ему нужно от меня?
Глава 48
Я не отвечаю. Прячу телефон в карман. Потом. Не сейчас. Мне надо пережить Неймана и всё, что между нами случилось. И да, я бы обрадовалась, если б позвонил или смс написал именно он. Но вряд ли в его ледяную голову подобное придёт.
Я вздохнула и отклеилась от стены.
В коридоре, как привидение, маячила худая фигура.
– Девочка моя, – проскрипела Мотя, и столько тоски в её голосе… что я растерялась.
Показалось: она свихнулась от одиночества и молчания. Не понимает, кто перед ней. Путает, принимает меня за ту, ушедшую далеко-далеко внучку.
– Ника, – произносит она, и я понимаю: с головой у Моти – полный порядок. Она знает, кто я. – Я всё видела, – добавляет она шёпотом, прижимая меня к себе. – Он изменился. Я надеялась на это. И очень просила, чтобы Стефан тебя вернул.
Я во всём сомневаюсь, но не хочу ломать Мотину радость. Если ей хорошо, я спрячу свои метания и неуверенность.
– Пойдём отсюда, – тянет она меня за руку на выход, и я почти поддаюсь её лихорадочному возбуждению. Мотя ведёт себя непривычно.
– Нужно одеться, – останавливаю я её. – На улице холод. Зима пришла.
– Да-да-да, – спохватывается она, и снова мне непривычно, как бодро эта «неподвижная» старушка мчится в свою комнату, чтобы появиться через несколько минут в полной боевой готовности – в верхней одежде.
Это не я её тяну за руку, она – меня. Наша цель – любимая оранжерея, которую некая Лилия воздвигла для Неймана.
Нас, наверное, видели все. И то, как бодро передвигала ногами Мотя, забывшая о своём инвалидном кресле. Маленький прорыв. Крошечная победа. Может, как раз этого ей и не хватало – побыть в полном одиночестве, чтобы подумать и соскучиться, найти зацепку, которая вернула её к жизни.
Конечно, это не я, а её Стефан, мальчик, которого она любила всем сердцем.
– Я ненадолго, – говорю, как только мы устраиваемся на лавке среди растений. Я уверена: Нейман вернётся за мной. – Но, думаю, дня три у нас есть. Я попрошу, чтобы он забрал вас. У него большая квартира. Нам вместе будет хорошо.
Мотя качает головой, улыбаясь. Смотрит на меня мудро и чуть лукаво, а я чувствую, как краснеют щёки, как бросает в жар.
– Я вам там не нужна, мне и здесь неплохо. И мне достаточно того, что ты рядом, а он меняется, становится живым. Это то, о чём я молилась последние годы. Даже у таких стальных мальчиков, как он, должны быть чувства.
Вряд ли это чувства. То есть не то, о чём думает она. Нейман просто меня хочет. А это немного другое. Но, может, она и права: даже у таких, как он, есть вполне понятные желания и потребности. А я, кажется, хочу, чтобы он стал первым. Не потому что время пришло, а… сложно объяснить, даже самой себе. Я зависима от того, как тают его льды. На это хочется смотреть.
Хочу содрать с него шкуру и посмотреть на душу. Увидеть то, что за бронёй. Взобраться на вершину и поставить свой маленький флажок покорённой высоты.
Может, с другими девушками он такой же. Я не обольщаюсь на его счёт. Но вряд ли он дарит налево и направо бусы своей матери. Я понимаю, что значит этот подарок. Таким не разбрасываются.
– Какой была его мать? – спрашиваю быстро, чтобы не передумать. – Точнее, родители. Он ведь их помнит, правда?
– Помнит, конечно, – скрипит, вздыхая, Матильда. – Наверное, нельзя об этом рассказывать. А может, даже поздно. Но в детстве он был другим. Мягким. Впечатлительным. И, – пощёлкала она сухими пальцами, – бурлящим, что ли. Очень страстным, восприимчивым.
