Я смотрела на Мотю во все глаза. Она сейчас о Неймане?
– Не верится, правда? – пролегли горькие морщинки в уголках её губ. – Очень замкнутым он стал после их смерти. Стефан никогда особо не был близок с отцом. Евгению всегда было не до сына и Таши – так звали его мать. Наташа. Таша. Бизнес. Большие деньги. Какие-то планы и перспективы. На семью оставалось очень мало времени. Немудрено, что мать для Стефана была всем. Самый дорогой и близкий человек. Она его понимала, принимала таким, как есть, любила. Евгению Стефан казался неидеальным. Слишком изнеженным. Ему вечно не хватало в собственном сыне мужественности и твёрдости. Ну, что ж. Стефан таким стал со временем. Может, даже куда жёстче, чем его отец. Может быть, сегодняшний Стефан нравился бы Евгению куда больше. А я вот считаю, что это неправильно – быть человеком слишком больших страстей, что запечатаны внутри и не выходят наружу. И чем дальше, тем глубже пропасть. Но я не теряла надежды, что однажды он хоть немного оттает. Изменится. И, кажется, именно это сейчас происходит. Любовь способна на чудеса, Ника.
Любовь. Она меня напугала своими надеждами. Я ни за что и никогда не хочу сделать ей больно. Между мной и Нейманом определённо что-то происходит, но уж точно не любовь. Тяга. Химия. Непонятные для меня деловые отношения. Мои тайны, которые, как мне кажется, для Неймана вовсе не тайны. Игра, в конце концов. Любовью не пахнет.
– Вы бы не обольщались, – бормочу, потому что и вслух свои мысли озвучить не могу, и давать ей ложные надежды – жестоко.
– Я давно научилась смотреть правде в глаза. А ещё – замечать тайное, то, чего другим заметить не дано, – проводит она сухонькой ладонью по моим волосам. – Не тревожься понапрасну. Просто плыви по его течению. Доверься. И уж он точно знает, где ваш общий берег.
Спорить я не стала. В кармане снова пиликнул телефон.
«Ты не ответила. Всё плохо?»
Снова Индиго.
Я извиняюсь взглядом перед Мотей. И, пока не передумала, набираю сообщение:
«У меня всё хорошо. Не пиши и не звони мне больше. Это лишнее».
Отрезала мостик. Сломала веточку, за которую, наверное, могла бы ухватиться, если станет совсем невмоготу.
Может, потому что всё для себя решила. А может, потому что Индиго, появившийся так внезапно, вынырнувший из недалёкого прошлого, пугал меня и тревожил куда больше, чем Нейман, к которому, кажется, я по-своему привыкла.
Я больше не хотела убегать. Я решила дойти до конца. Игры ли, договора ли. Или чего-то другого. Рано или поздно всё разрешится. Закончится. Или начнётся. Загадывать я н хотела. Но во мне, как и в Моте, поселилась надежда, что я не испорченная кукла, не орудие в память Влада, не битая жизнью и людьми девочка, а нечто большее. Душа. Сердце. Желанная девушка, наконец.
Даже если я ничего не значу для Неймана, у меня есть Мотя и Чертяка. Это уже гораздо больше, чем ничего. У меня есть кактусы и бусы женщины, которая умела любить.
В тот день мы пили чай, много смеялись с Мотей. Читали книги. Между нами нет-нет да пролегали воспоминания. Больше её. Мои тоже, но внутри. Я не хотела делиться своим прошлым, оживлять воспоминания, ностальгировать. Я предпочла не вскрывать рану, не испытывать боль. Меня вполне устраивала некая анестезия того куска души, куда я свалила прожитые годы. Были моменты, о которых я вспоминать не желала. Одинокой девочке сложно выжить, но я смогла как-то.
Вечером, когда Мотя, обессиленная, но счастливая, улеглась в кровать, я проскользнула в малую библиотеку. Долго бродила, проводя ладонями по корешкам книг, а затем решилась.
В подставке на столе – отлично заточенные карандаши. На углу стола – белые листы бумаги. Они тянули меня, завораживали.
Пальцы, оказывается, помнят. Думала уже не смогу. Оказывается, всё возвращается. Я рисовала. Наносила штрихи. Не давала себе думать – жила только этим моментом. Это жило во мне и ждало своего часа.
Чертяка сидит на полу, задрав ногу. Мотино лицо с лёгкой улыбкой на сухих губах. Острые скулы Неймана и глаза…
Телефонный звонок разорвал тишину подобно грому. Рука дёрнулась. Грифель сломался, оставляя на офисной бумаге неровную черту и дырку.
«Стефан» – высвечивается на экране. Помнится, я переименовывала его контакт. Обозначала буквой «Н». Он проверял мои звонки? Снова с маниакальным упрямством вбивал своё имя?
У меня трясутся руки. От неожиданности. А ещё я чувствую, что улыбаюсь. Он всё же позвонил. Ну и что, что ночью?
– Да, – отвечаю я, прижимая телефон к уху.
– Ника, – проваливаюсь в его голос и думаю: лёд – это не совсем и плохо. Лёд – это даже хорошо. Особенно, когда я вспыхиваю и не знаю, как погасить пожар, который взвивается до самого потолка, стоит Нейман вот так, по-особенному, произнести моё имя.
Глава 49
Он звонит не первый раз. Но его звонки – по пальцам пересчитать. И каждый раз – по делу, без лишних сантиментов. Что на этот раз? Я молчу, задыхаясь. Мне не хватает воздуха и слов. Я не знаю, что ему сказать.
– Не спишь?
– Нет, – слишком звонко и высоко. Голос снова меня подводит.
– Надеюсь, ты в постели.
– Нет. В библиотеке. Не в твоей, а в этой, на первом этаже, – спешу оправдаться, но он прерывает мой лепет.
– Ты можешь ходить, где угодно, Ника. И на второй этаж – в том числе.
– Мне нравится здесь, – возражаю, чувствуя, как выравнивается дыхание. – Тут жизнь. Книги живые, с пометками.
– А там? – голос у Неймана привычный, без эмоций. А я не могу выбросить из головы Мотины откровения.
Сложно представить его эмоциональным и нежным. До такой глубины, наверное, мне никогда не докопаться. А может, и не нужно. Мужчины должны быть сильными. Останься он таким, как в детстве, вряд ли бы преуспел. Только холодная голова позволяет мыслить логически и чётко. Ну, мне так кажется. Эмоции мешают. Мне ли это не знать?
– А там – склеп, – говорю я, что думаю, а потом только понимаю, что сморозила. – Прости, пожалуйста.
– Не извиняйся. Мне важнее, что ты говоришь правду. Ведь без правды никуда, да, Ника?
Я слышу в его словах подтекст. Он хочет меня расколоть? Вынудить признаться? Не дождётся.
– Тебе лучше знать, Нейман. Уверена: в твоей жизни много тёмных углов.
– Как и в твоей, Ника.
Всё правильно. И угрозы я в его голосе не слышу, но колкие мурашки бегут по коже, оставляя неприятный след. Он знает – думаю в тысячный раз. Знает и ждёт, когда я оступлюсь, признаюсь. Но вряд ли ради этого стоило дарить бусы своей матери. Разве что с годами у него совсем исчезло сердце.
– Мне сказали, Тильда снова ожила, – меняет он разговор после паузы. Я не захотела ответить и снова не знала, о чём говорить. – Это отличная новость. Моя тактика сработала. Тильда упрямая, но я всё же надеюсь, что когда вернусь, мы соберёмся втроём за обедом или ужином и будем разговаривать.
После намёка на правду, которую я не договариваю, я снова слышу в его словах нечто большее. Видимо, желает, чтобы мы этой правдой делились. Но это лишь мои домыслы, мысли попавшего в капкан зайчика.
– Как у тебя дела? – прочищаю горло и тяну нить разговора в другую сторону.
– Не очень, Ника, – произносит он после паузы, и я каким-то шестым чувством понимаю: Нейман для себя уже определился, решил хотя бы в мелочах не врать.
Он не ответит на слишком прямые вопросы, не станет обсуждать со мной детали, но не отмазаться – это тоже какой-то новый уровень наших запутанных отношений.
Он мог промолчать. Сказать, что не моего ума дела или отделаться холодным: «всё в порядке» или: «под контролем», а выбрал другой путь. И он был куда короче, чем всё, что нас разделяло.
– Когда ляжешь в постель, Ника, – слышу я словно издалека его глубокий голос, – вспоминай обо мне.
И я вспыхиваю. Понимаю, что он вкладывает в эти слова. Потому что в голосе его – незашифрованный подтекст.
– А ты – обо мне, – выпаливаю на эмоциях, сдавливая висок свободной рукой, чтобы унять барабанную дробь разогнавшегося до космической скорости пульса.
