имею.
— Кэт, — говорю я, когда мой голос снова срывается, и слова признания угрожают вырваться наружу.
Он берет вину на себя, потому что любит меня.
И я позволяю ему это. Боже, как больно. Это так неправильно. Я прячу лицо между коленями, ненавидя реальность.
Он сказал, что любит меня, берет вину на себя. У меня даже не хватило смелости сказать ему, что я чувствую в ответ. Он сказал, что я люблю тебя, а я ничего не ответила. Он должен знать. Должен. То, что у нас есть, реально и осязаемо. Но мне нужно сказать ему лично.
— Его отпустят? — спрашиваю я и жду, затаив дыхание. Я слышу в трубке звуком ее глубокое дыхание, и я обнаруживаю, что наклоняюсь вперед, мои легкие сжимаются от необходимости дышать.
— Джулс, у них есть доказательства.
От ее слов у меня кровь стынет в жилах. Улики?
— Он этого не делал, — вырываются у меня слова.
Знаю, что произношу их я, но он в другом месте. Не здесь, не в безопасности в роскошного пентхауса отеля. Мейсон сидит в тюрьме за преступление, которое я совершила.
— Я знаю, что он этого не делал, — произносит она, и я не уверена, говорит ли она это для меня или действительно верит, что он этого не делал. Она продолжает. — Но раз они держат его так долго, значит, у них что-то на него есть, Джулс. Эван говорит, что у них на него что-то есть. Там что-то происходит.
Я судорожно сглатываю, не отвечая, пока Кэт повторяет мое имя снова и снова. Воспоминания о том, что произошло, преследуют меня. Кровь, жар, удар пистолета в моих руках.
— Что я могу сделать? — произношу я спокойным голосом, пока смотрю прямо перед собой, хотя ничего не вижу, кроме безжизненных глаз его отца.
— Мы ничего не можем сделать, Джулс, — говорит Кэт, и я качаю головой, хотя она не может видеть.
Я могла бы рассказать им все.
— Я еду туда, — произношу я.
— Я еду в отель, — отвечает Кэт. — Какого черта ты делаешь? — говорит она так, как будто мои слова абсурдны. — Не смей двигаться.
— Доверься мне, Джулс. Мейсон выпутается. Это всего лишь вопрос времени, когда мы узнаем, почему он все еще находится в заключении.
Я провожу рукой по волосам, чувствуя отчаянное желание что-то сделать.
— Я не могу просто сидеть здесь, — говорю я ей с отчаянием, очевидным в моем голосе. — Я должна что-то сделать.
— Пока нет, — говорит она. — Не волнуйся, с ним все будет в порядке. Я обещаю тебе. Тебе нужно оставаться там, где ты есть. Эван будет держать ухо востро. Я расскажу тебе все, что узнаю. Прямо сейчас они могли бы обвинить его в препятствовании, но они этого не делают… мы ждем, чтобы посмотреть, что у них есть. Просто подожди.
Я прикусываю зубами щеку, пока размышляю о том, стоит ли ждать. Это то, что Мейсон просил меня сделать. Я так устала ждать. Жду, чтобы снова почувствовать, жду правды, жду мести, жду, когда чувство вины уйдет.
— Я не могу… — начинаю я говорить, но мой голос срывается, и я закрываю глаза.
Я сглатываю, прежде чем укрепить свою решимость рассказать Кэт, но она прерывает меня.
— Просто подожди еще один день. Они не могут удерживать его дольше.
Чувство вины просачивается в мои вены, когда я киваю головой один раз, заканчивая разговор. Один день. Еще один день.
Я научилась жить без Джейса. И мне от этого было только лучше. Я счастливо жила во лжи. Фальшивая жизнь, лишенная реального смысла.
Я не знаю, смогу ли я жить без Мейсона, и я не хочу это выяснять.
Если я признаюсь, мы расстанемся.
Если он возьмет вину на себя, мы расстанемся.
Я должна подождать. У меня нет терпения к судьбе. Я не знаю, что будет дальше, но не позволю ему сделать это.
Когда подхожу к большому окну, наблюдая за падающим с неба снегом, я прислушиваюсь к тиканью часов, ожидая, когда они пробьют.
Мейсон
— Мне больше нечего сказать, — говорю я детективу, который меня допрашивает и не желает уходить.
Комиссар стоит в другом конце комнаты, ждет, смотрит на меня и, вероятно, размышляет, какой ему лучше сделать ход. Теперь, когда моего отца не стало, баланс сил изменился, так что вопрос только в том, куда двигаться и как я буду вести свою игру.
Щелкая костяшками пальцев один за другим, я наблюдаю, как на пальцах кожа натягивается и становится белой, а затем становится ярко-красной, когда я сгибаю руку.
Я не хочу иметь ничего общего с этим дерьмом. Я никогда этого не делал и не буду делать.
Я поднимаю глаза, когда комиссар Хейнс пересекает комнату, медленно выдвигая свой стул и позволяя стали волочиться по полу.
Он откидывается назад, скрещивает руки на груди и смотрит на меня так, словно оценивает. Я уверен, что это акт, игра, что-то, что он делал раньше. Я просто снова смотрю на свои руки. Те, которые я обернул вокруг горла моего отца прямо перед его смертью. При этой мысли на меня накатывает странное чувство спокойствия. Это не должно меня утешать. Неправильно быть благодарным за чужую смерть. Я месяцами нес тяжесть и бремя смерти Андерсона. Только после встречи с Джулс и осознания того, что я могу сделать ее счастливой, все это исчезло. Может быть, если бы я сказал ей об этом, стало бы лучше, но я не могу заставить себя сделать это. Я не хочу, чтобы она знала, каким я был эгоистом.
Жаль, что я не могу взять свои слова обратно. Лучше бы я вместо этого убил своего отца. Ярость предназначалась ему, так было всегда. Я был слишком труслив, чтобы сделать это.
— У нас есть остатки твоей рубашки, Тэтчер. — Наконец говорит комиссар. Я не поднимаю глаз, просто ковыряюсь под ногтями, игнорируя его и ощущая жар, от которого покалывает каждый миллиметр кожи. Он наклоняется через стол, приближается ко мне, сцепив руки, и говорит как ни в чем не бывало. — Мы знаем, что ты не стрелял в него, но ты кого-то покрываешь. Ты начисто вытер пистолет.
Глупец. Я стискиваю зубы, понимая, насколько глупо я поступил, сделав это. Я так отчаянно хотел спасти ее, что не думал. Мое сердце колотится снова и снова. Но я им ни черта
