разве он бы стал столько прикладывать усилий для нашего сближения, чтобы продолжать оставаться с Мариной Анатольевной? Витя… он не такой, я уверена.
И только эта мысль осела на задворках сознания, как госпожа Леонова снова начала ворковать в трубку.
– Да, увидимся после окончания занятий, – сказала она.
Вранье. Я видела фото с собакой, оно было сделано, когда Витя шел с пар, значит он уже дома. Да и я могла бы в любой момент позвонить маме и спросить насчет перестановки. Марина Анатольевна устроила этот спектакль для меня, чтобы я усомнилась в верности Шестакова, чтобы почувствовала себя уязвимой.
Мне вдруг сделалось смешно.
– Что ж, – начальница положила телефон на стол и вернулась к разговору со мной. Теперь она выглядела более уверенной, словно уже одержала победу. Правда, между нами не было никакой войны, а значит, не могло быть и победы или поражения.
– Зачем вы это делаете? – я перенесла тяжесть тела на другую ногу и завела руки за спину.
– Что, прости? – глаза Марины Анатольевны расширились, она явно удивилась, услышав мой вопрос.
– К чему эта комедия? Если вам есть, что мне сказать, говорите прямо. В ином случае, – во мне откуда-то взялась сила, а еще ярость. Я разозлилась. За все. За ужасных клиентов, которых сюда заманивали и позволяли распускать руки. За то, что нас лишали премий, если не так посмотрим или не позволим вольность по отношению к себе. За слежку, что устроила Марина Анатольевна. За фотографию с Димой и тот неприятный разговор дома. Нет, даже больше!
Я чувствовала, словно тело обдало пламенем, словно это самое пламя достигло горла, и мне необходимо было от него избавиться. Ведь там сидело столько обиды. На отца. На мать. На школьных друзей Шестакова. На… саму себя. За беспомощность, слабохарактерность, за постоянные шаги назад, когда их нужно было делать вперед. Я так разозлилась, что не могла ничего с собой поделать.
– О чем ты говоришь? – госпожа Леонова вскинула бровь и подошла ко мне буквально впритык. Звук ее шпилек разносился противным эхом в моих перепонках.
– Скажите честно, дело в Вите? Вы ведь… давно все знаете? – я склонила голову набок, отчего прядь волос упала мне на лицо.
– Да нет, – она усмехнулась. Но я уже понимала, что усмешка ненастоящая. Людям, кажется, свойственно носить маски и скрывать за ними свою боль, обиду, желание разорвать кого-то на куски. – В этом попросту нет смысла. Скажи, ты действительно думаешь, что у вас что-то надолго?
– Значит, все же в Вите, – я была ростом ниже Марины Анатольевны, поэтому мне оставалось лишь смотреть на нее снизу вверх, однако я продолжала сохранять уверенность. Хотя для этого не требовалось особых усилий, я как никогда, наверное, чувствовала себя правой. Во мне не было ни капли страха.
– Ты, – она ткнула мне в грудь пальцем с нескрываемым высокомерием. – Не его поля ягода. Лучше понять это сейчас, чем потом плакать в подушку.
– Так это… переживание? За меня? Не стоит, – я улыбнулась. Наигранность витала в воздухе, атмосфера между нами словно трещала по швам от абсурдности ситуации. В иной раз я бы развернулась и не стала продолжать разговор, переложив его на плечи Вити. Ведь эта дама была не со мной в отношениях, значит, и не мне ругаться с ней. Однако почему-то уходить не хотелось, более того, впервые в жизни я хотела дать отпор как следует. Показать, что Маргарита Романова не какая-то слабачка, чью голову можно склонить, а затем плюнуть в спину.
– Женская солидарность.
– Что ж… – я сделала шаг назад. – Тогда чисто по-женски мне вас жаль. Вы пытаетесь убедить не меня, а себя в том, что мир крутится исключительно вокруг ваших желаний, – эта фраза была однозначно лишней. Но разницы особой уже не было, я планировала уволиться и, возможно, прямо по завершению этого разговора. Поэтому могла себе позволить делать то, что искренне хочу. А я не хотела позволять кому-то думать обо мне как о глупой дурочке.
– Что ты… – Марина Анатольевна осеклась, ее лицо подрагивало, кажется, она тоже закипала от злости, которую теперь не могла контролировать. Однако это был не повод остановиться.
– Вы реально думаете, если будете следить за мной, показывать Вите фотографии, устраивать концерты здесь, тогда что-то изменится для вас? Вам бы… – я набрала в легкие воздуха, затем выдохнула и продолжила: – Стоило повзрослеть. Это так по-детски. Вы, словно испорченная девчонка, которая людей превращает в вещи и думает, что они навечно будут принадлежать…
Договорить я не успела. Марина Анатольевна взмахнула рукой, она почта приблизила ладонь к моему лицу в надежде как следует осадить. Однако я каким-то чудом успела поймать ее кисть и крепко сжать в области запястья. Мы так и замерли, прожигая друг друга взглядами. В ее взгляде сочился яд, который забирает жизнь от одного попадания в желудок. В моем – желание прекратить бегство, разрушить собственные стены, послать к черту страх, что впился подобно змее в кожу.
Мы такие разные. Наши мечты не были и близко к одной границе. Мы родились в мирах, что никогда не соприкоснулись бы. Одна с крыльями, позволяющими парить высоко над облаками, а другая – мечтающая о небе, но отдающая себе отчет, что не сможет взлететь.
– Какая же ты… – Марина Анатольевна дернулась, я же, наоборот, потянула ее на себя, сильней стягивая кожу на запястье.
– Я увольняюсь. А вы прекращайте очернять меня и заниматься слежкой. Это… жалко.
Закончив фразу, я отпустила руку госпожи Леоновой. Посчитав, что нам больше не о чем говорить, я развернулась и направилась к двери. Наверное, поступи я так в школе, покажи всем вокруг себя настоящую, жизнь могла бы сложиться иначе. Но почему-то некоторые вещи мы начинаем понимать, только когда становимся старше.
– Это не конец, – донеслось до меня. Я остановилась и оглянулась. Послышалось что ли? Однако Марина Анатольевна уже стояла ко мне спиной.
– Проваливай, – прошипела змеей она.
– И вам… всего доброго, – кинула на прощание я, желая скорее уйти отсюда.
Звонок Риты меня, откровенно говоря, насторожил. На часах еще не было даже девяти, но она уже освободилась и попросила ее забрать. Нет, я, конечно, был рад, что мы сможем
