как будто замирает, а мы не можем оторваться друг от друга.
Возвращаюсь в реальность, только когда на экране появляются титры, а из динамиков громко начинает звучать музыка. Макар нехотя выпускает меня из кокона своих рук. Сажусь, расфокусированным взглядом обвожу пространство зала. Дотрагиваюсь пальцами к припухшим от поцелуев губам. Чувствую себя счастливым безмятежным подростком.
В зале зажигается свет, и я бросаю взгляд на Макара. Он с едва заметной улыбкой наблюдает за мной. Смутившись, опускаю руку и встаю.
Выходим из здания кинотеатра, когда на город опустились сумерки. В воздухе витает свежий запах дождя, ветер утих, на улице тепло и на удивление тихо.
— Поехали? — спрашивает Макар, вновь переплетая наши пальцы.
— Давай прогуляемся по набережной?
Он согласно кивает и, покрепче обхватив мою ладонь, двигается в указанном направлении. У меня захватывает дух от видов вечернего Санкт-Петербурга. На Дворцовой набережной оказываемся достаточно быстро. Наслаждаемся непривычной тишиной обычно шумного мегаполиса. Подхожу к перилам, вглядываюсь в ровную водную гладь с причудливыми отблесками зажженных фонарей. Когда я училась в университете, любила прогуливаться по набережной, наслаждаясь изумительным панорамным видом Петропавловской крепости и снующими по реке теплоходами. Кажется, так давно это было, будто в другой жизни. Я еще была сама собой, беззаботной девчушкой, счастливой и немного наивной. Макар прижимается со спины, уверенно обхватывая талию. Откидываюсь на мужскую грудь, накрываю его руки своим
— Ты чего загрустила? — наклонившись к моему уху, тихо спрашивает.
— Вспомнила свою прежнюю жизнь, когда родители были еще живы. Я, можно сказать, была счастлива. Ни забот, ни хлопот. Кажется, тогда вообще всё было другим. Либо я на всё смотрела проще, не знаю. Люди казались добрее, человечнее. Мир вокруг сверкал совсем другими красками.
— Ты просто выросла и во многом разочаровалась. Все мы через это прошли, повзрослев.
— Что случилось с твоими родителями? Я слышала, как ты говорил Нине, что они с Павлом заменили тебе мать и отца в каком-то плане.
Плотнее прижав к себе, упирается подбородком в макушку.
— Отец умер, едва мне исполнилось пять, Назару было восемь. Мать начала пить. За считаные месяцы превратилась в алкашку. Ее ничего не интересовало, кроме бутылки, и как-то раз соседи, не выдержав очередных криков и побоев, вызвали участкового, а тот социальную службу.
— Она что, била вас? — оглядываюсь на Макара.
— Мы слишком часто просили, есть и мешали ей свои плачем, — отвечает с кривой усмешкой на губах.
Невидящим взглядом смотрю на Неву, пытаясь унять волну негодования от бесчеловечности, казалось бы, самого родного человека на планете — матери.
— Нас с Назаром забрали в интернат, там мы и прожили всё свое детство.
Замолкает на некоторое время, и мы стоим в тишине, погруженные каждый в свои мысли.
— Как ты справилась? Когда тебе стало легче?
Стоит вспомнить гибель родителей, как в горле образуется ком, а в груди неприятно ноет.
— Я и не пережила. Я научилась жить без них, с постоянной тупой болью вот здесь, — указываю рукой на сердце. — Просто всё произошло так неожиданно, я была не готова к такому… За полчаса до трагедии мама звонила мне, а я… не смогла ответить.
Не замечаю, что слезы уже вовсю катятся по щекам. Поворачиваюсь к Макару и заглядываю в его глаза.
— Я знаю, что ты чувствуешь и о чем думаешь. Ты винишь себя в том, что не уберег, а я виню себя, что не спасла. Это была моя смена. Их жизни ускользали у меня между пальцев, как бы я за них ни хваталась. Я живу с мыслью о том, что, может, прими я другое решение или начни все мероприятия на минуту раньше, то смогла бы их спасти. Чувство вины не даст забыть, постепенно выжигая тебя изнутри. Но ты научишься с этим жить. Эта боль станет частью тебя.
Сжимает челюсти, переводит взгляд поверх моей головы и вцепляется руками в перила с обеих сторон от меня.
Его рана свежее моей. Она еще кровоточит и невыносимо болит.
Макар запрокидывает лицо к небу, и я вижу, как судорожно дергается его горло. Сейчас понимаю его как никогда. И, возможно, понимаю жестокость Макара.
Услышав оправдательный приговор в зале суда и, взглянув в глаза избалованному отпрыску очередного депутата, я впервые в жизни всем своим нутром желала, чтобы его настигла та же участь. Окажись у меня в руках пистолет в тот момент, я бы не раздумывая выстрелила. Он развлекся, устроив заезд на трассе, а мои родители погибли.
— Мне не хватает его, — Макар говорит сдавленно, так и не взглянув на меня.
— Я знаю.
Прижимаюсь щекой к его груди, крепко обнимая. Мы оба в какой-то мере одиночки с искалеченными, покореженными душами. Только у него всё началось гораздо раньше, с самого уязвимого возраста и от самого близкого человека. У меня было счастливое детство, а у Макара его не было вовсе. Слишком рано пришлось повзрослеть.
Когда я проходила ординатуру в одном из детских отделений, сталкивалась с детьми, которые росли без родителей, и с их жестокостью, направленной порой на весь мир. Всех их объединял взгляд, не по возрасту взрослый и уже утомленный жизнью. Эти дети напоминали волчат, которые, оставшись без стаи, были вынуждены выживать в жестоком мире.
Чувствую, как мужские руки, обхватив мою голову, зарываются в локоны. Макар слегка тянет, заставляя поднять взгляд, и невесомо касается губ. Отстраняется, заглядывает в глаза — он вновь стал прежним. Минута слабости прошла, но я увидела всё, что мне было нужно. Под непробиваемой скорлупой цинизма и жестокости внутри него живет мальчишка, волчонок, который потерял частичку себя.
Который вновь остался один.
Макар
— Можно личный вопрос? — оторвавшись от дороги, бросаю взгляд на притихшую Олю. — Почему ты после гибели родителей не продала их квартиру и не переехала? Зачем ты мучила себя, живя там?
Оля молчит, долго не отвечает.
— Вначале мне было не до этого, — тяжело вздыхает, опуская взгляд на колени. — Практически сразу после похорон я начала бракоразводный процесс. Да и к тому же вечные суды с виновником аварии. А потом я не смогла. Понимала, что продлеваю свою агонию, страдаю, но даже мысли не было переехать хотя бы в съемное жилье.
— Почему?
Пожимает плечами и отворачивается к окну, давая понять, что вечер откровений окончен.
Меня больше интересует другой вопрос.
Этот Витя, получается, изменил ей сразу после такой трагедии.
Мудак, конечно.
Представляю, какой это был удар для Оли. Учитывая, как она отреагировала на расспросы о нем, любила. Или, может,
