Правда, Валерий Алексеевич? — снова поворачиваюсь я к отцу. Он опускает взгляд, но я и не горю желанием с ним встречаться глаза в глаза. Просто ставлю ему на грудь фотографию. — Ты не был в Ленинграде этой благословенной зимой, правда?
— Благословенной? — отворачивается он от неоспоримой улики.
Заросший седой щетиной, с всклокоченными грязными волосами, бледный, исхудавший. Сейчас он выглядит не так презентабельно, как на фото со свадьбы. И уж, конечно, давно далеко не так, как на фото, где он держит на коленях счастливого четырёхлетнего Ростиса.
— Да, благословенной, потому что она подарила мне мужа. И как бы ты ни старался, мы женаты. И как бы ни хотел меня опорочить, счастливы. Не знаю, чем уж я так провинилась перед тобой. И чем всё это заслужила, — как на суде перечисляю я все его грехи. — Мне плевать. Просто скажи, кто тебе заплатил за весь этот спектакль, что ты устроил на моей свадьбе, и будь здоров.
— Информация в наше время дорого стоит, — хмыкает он и криво усмехнувшись, поднимает глаза на Артёма, что стоит за моей спиной. — Или что, опять мне рёбра переломаешь?
«Ну, конечно! Зачем ещё мог позвать меня отец, если не для того, чтобы вымогать деньги! А я то, дурочка, повелась», — выдыхаю я.
И даже не успеваю предупреждающе сжать руку Артёма, чтобы не дёргался, когда поперёк кровати шлёпается черенок швабры.
— Щаз я тебе ноги переломаю! — бойкая старушка санитарка, про которую я и забыла, огрев его шваброй, угрожающе сворачивает мокрую тряпку. — Щаз так отхожу, месяц отсюда не выберешься. Это где же такое видано, чтобы со своим ребёнком такие бесчинства творить? — замахивается она тряпкой. — Говори, ирод, что спрашивают! А то по морде получишь так, что мало не покажется. Кто заплатил?
— Она, — опасливо уклоняется отец и, прикрываясь одной рукой, второй показывает на Эллу.
— Я?! — застывает Элла, вытаращив глаза.
— Врёшь, супостат! — всё же получает он мокрой тряпкой по лицу, по плечу и куда уж попало. — Глядела я, как она с парнем-то пришла, коридор как раз мыла. Первый раз тебя видит девчонка, поганец такой! Говори правду! — снова замахивается она.
— Что вы себе позволяете? — хватается отец за орудие старушки. — Пожалуюсь и выгонят вас жить на одну пенсию к чертям собачьим.
— Да хрен ты угадал, — без труда отвоёвывает она свою тряпку. — Мне ещё приплачивают, чтобы не ушла. И как только земля вас таких носит. Тьху! — демонстративно плюёт она ему в лицо и поворачивается ко мне. — Знаю я, кто ему денег обещал. Баба такая, ну вылитая смерть, худая, вся в чёрном. Она как пришла, так я три раза перекрестилась. Они тут миловались, ворковали, а потом она ушла, а он, — закатывает глаза старушка, — чуть не представился. Я его ещё пожалела, сын приехал, сестра, все плакали, переживали. Жене его бинты для каких-то анализов вынула с мешка, отдала. А он вон оно что значит? Тьху! — оборачивается она снова. — Что только деньги с людьми делают.
Она берёт свою швабру, ведро, и ни на кого не глядя, шаркает к выходу.
— Мама? Вам обещала денег мама? — первой подаёт голос Элла. — За то, чтобы вы соврали?
— А ты, деточка, наверно, думаешь, что деньги на деревьях растут? Иди да срывай? — презрительно морщится отец. — Родилась с золотой соской в зубах и всех судишь по себе?
— Элла, — качает головой Рос, давая понять, что не стоит обращать на слова отца внимания. Но отдать ей должное, они её словно и не задели.
Ненакрашенная, с убранными в хвостик волосами она выглядит сейчас совсем как школьница. Но ей так идёт этот незримый ни с чем не сравнимый налёт расслабленности и усталости, что всегда оставляют после себя ночи, полные страсти и хорошего секса. Она словно всё отпустила и переродилась. И, может, именно потому, так уверенно поднимает голову и вдруг улыбается.
— И вы наивно думаете, что моя мать вам ещё и заплатит? Надо было деньги брать вперёд.
— А ты думаешь, самая умная? Я и взял. И запись сделал, где она просит меня солгать. Она поди решила, что раз сама меня нашла, приехала, да ещё ноги раздвинула, так я всё, ради неё жизнью готов рискнуть? Хер ты угадала, золотая рыбка. Все вы бабы одинаковые, что в анфас, что в профиль, как ни натяни. Всё думаете, как нас нагнуть, женить, охмурить, поиметь.
— Даже меня от тебя тошнит, — засунув руки в карманы, отходит к окну Ростис.
— Так поблюй, сынок, может, полегчает.
— Да нет, уже не полегчает, — оборачивается он. И я его не узнаю. Рос, что в принципе всегда выглядит как красивый лощёный довольный кот, у которого нет никаких проблем, который ни о чём не заморачивается и ни из-за чего не переживает, вдруг выглядит собранным, мрачным и злым. — А знаешь, что? Да пошёл ты! Сам решай свои проблемы. Я тебя больше из твоего дерьма вытаскивать не буду. И дорогу ко мне забудь. Артём, — поднимает он со спинки стула пальто и подходит, — это ты вывел её мать вот на этого козла, — кивает он на Эллу.
— Я?! — совсем как недавно Элла, удивляется Артём.
— Ты рассказал про него своему отцу. Елизаров поделился с матерью Эллы, если я правильно разобрался во всех ваших родственных связях. А уже её мать потрудилась, навела справки и узнала столько всего интересного. У тебя богатый послужной список, правда, Валерий Алексеевич? — переводит он взгляд на отца. — Хулиганство, вымогательство, воровство, шантаж, мошенничество — чего там только нет. Теперь с чистой совестью можешь добавить подлог и изнасилование. И кабы не срок давности в десять лет, да не улики, — показывает он на зажатую в моих пальцах фотографию, — я бы на месте матери Артёма подал на тебя в суд. Но засадить тебя в тюрягу мне хватит и того, что я уже знаю. Если ты ещё раз появишься в её, — показывает Рос на меня, — или моей жизни, клянусь, тебе мало не покажется. Сестрёнка, — подмигивает он мне и упирает палец в Артёма. — И если этот будет обижать, обращайся. Я тоже умею ломать руки, а за тебя и убью, — снова становится он прежним Росом и уходит, дружески стукнув Артёма по плечу.
— Рос, — догоняет его Элла у двери.
— Прости, милая, — подхватив за шею, целует он её в уголок губ. — Но я всего лишь бедный художник. Эта ночь была прекрасна, но она прошла.
— Удачи! — провожает его взглядом Элла и, не давая нам прочитать, увидеть, понять чувства, что написаны
