«А ты его когда-нибудь вообще испытывала, воодушевление? – спрашивала она себя. – И когда же, интересно? Может, когда в «Индивидуальном предпринимательстве» трудилась?»
Приходилось признать, что воодушевление – чувство, о существовании которого она знает только понаслышке. Даже самое сильное из ее чувств – то, которое заставило ее родить в семнадцать лет от человека, лишь на мгновение появившегося в ее жизни, – даже оно воодушевлением не было. То чувство было – прямое прикосновение к жизни, к ее правде, потому Вера и запомнила его навсегда.
Но что такое просыпаться каждое утро с ощущением внутренней заполненности, с предвкушением полного вдохновляющих событий дня – этого она до сих пор не знала.
«Хватит ждать у моря погоды, – решила она. – В конце концов, я что-то получала от жизни, только когда начинала действовать. И Кирилла так получила, и школу. Ну и саму жизнь так же получу, настоящую полную жизнь!»
Может, организация этого процесса далась бы ей проще, если бы Вера в очередной раз не убедилась в правоте Кирилла. А именно в том, что она действительно быстро исчерпывает удовольствие от предметов, как он однажды заметил. Он вообще был проницателен, Вера многому от него в этом смысле научилась. И в своей догадке об этом ее качестве он не ошибся тоже.
Ни шиншилловая шубка, ни туфельки со стразами от Сваровски, ни даже бриллиантовое колье не могли занимать ее воображение слишком долго. Ее не могла долго занимать сама эта приятная возможность – не отказывать себе в каких бы то ни было приобретениях. Удовольствие от этого она действительно исчерпала очень быстро.
Но она знала, что существует еще одна возможность доставить себе маленькую, а если повезет, даже и большую радость. Как ни странно, этой возможностью Вера еще ни разу не воспользовалась. Впрочем, ничего странного в том не было: возможность эта называлась путешествиями, а на них у нее, с тех пор как появились деньги, просто не выдавалось еще свободного времени.
Но уж теперь Вера решила найти такое время. Причем вот именно для путешествий: ни расслабленный отдых на пляже с ежедневным шопингом и ежевечерними дискотеками, как любила подруга Алинка, ни охота в джунглях или экстремальные гонки по пустыням, которыми был увлечен брат Сашка, нисколько ее не привлекали.
Ей хотелось увидеть мир. Ей необходимо было увидеть мир, потому что это было единственное, в чем еще маячила для нее надежда на полноту существования.
Вера не представляла, что такое еще бывает на свете.
Про такую жизнь ей рассказывала когда-то мама: сонные летние улочки без единого прохожего, скверик с фонтаном, а вокруг фонтана лавочки, а на них сидят хрестоматийные – впрочем, кто видел такую хрестоматию? – старички и рассуждают о простых вещах, сквозь которые проглядывает вечность… Про вечность, проглядывающую сквозь простые вещи, мама, правда, не говорила – она не знала таких слов, хотя знала суть того, что такими словами выражается. Да и вообще, мама рассказывала все это о своем родном городе Александрове Владимирской области, а не о городке под названием Госол, расположенном так высоко в испанских Пиренеях, что, пока Вера доехала туда по бесконечному горному серпантину, у нее начала кружиться голова.
Конечно, ей и в голову не пришло бы начать свое путешествие по свету не, например, с Парижа, а с этого Госола; она и знать не знала о его существовании. Просто самым привлекательным из всего, что щедро предложили в турагентстве, показалось ей путешествие под названием «Летние праздники Каталонии». Оказалось, что начиная с июня они происходят чуть не каждый день, надо только вовремя догонять их, а для этого надо странствовать из города в город.
Это Веру устраивало. Ей хотелось праздника, и она не прочь была бежать за ним по свету.
Тем более что бежать, конечно, не пришлось. Путешествие происходило на автобусе – из Барселоны в Ситжес, потом выше в горы – в Вальдаран, потом еще выше – в Бергу.
В Барселоне в праздник Тела Христова плясало на струе фонтана куриное яйцо, плясало и не падало, и это почему-то было так весело, что веселился весь город, и Вера веселилась вместе со всем городом Барселоной.
В Ситжесе все центральные улицы были устланы коврами из цветов, и все его немногочисленное население, и толпы приезжих ждали, когда по этим цветам пройдут к первому причастию дети – и Вера тоже ждала, и даже немножко волновалась, как будто это ей предстоял такой красивый праздник, первое причастие.
В Вальдаране во время летнего солнцестояния люди жгли огромные костры, прыгали через горящие бревна и бросали друг другу под ноги петарды, и никто не боялся взрывов, и Вера тоже не боялась, хотя вообще-то была в этом смысле ужасная трусиха.
А про Бергу русским туристам сказали, что там будет праздник огня, который называется Патум, и что это такой праздник, с которым невозможно сравнить ни ковры из цветов, ни даже прыжки через горящие бревна.
В Бергу они теперь и ехали и по дороге остановились пообедать в этом самом Госоле с его патриархальными улочками.
Вера подошла к фонтану, зачерпнула воды. Вода была такая холодная, что руку заломило. Она попила из горсти, умылась, провела мокрой рукой по горячим от полуденного солнца волосам. Ощущение веселой свежести сразу охватило ее, и серпантинная усталость прошла, как будто вода была волшебная. Старички смотрели на нее с провинциальной невозмутимостью. А один вдруг улыбнулся и подмигнул, словно сказал: я еще орел хоть куда, ты меня берегись, красотка! Она рассмеялась и помахала ему рукой.
В середине фонтана стояла какая-то скульптура. Вера еще издалека ее заметила. Теперь она рассмотрела ее получше. Это была фигура рослой женщины в простом платье и низко повязанном платке. Поверх платка лежала у нее на голове большая круглая хлебная буханка. Черты лица этой женщины – ее даже как-то не хотелось называть скульптурой – были так же просты, как и одежда; смотрела она с крестьянской суровостью.
– Только в Европе можно забраться в такую дыру и на сельской площади увидеть Пикассо, – услышала Вера.
Она быстро обернулась. Этот голос вызывал любопытство сразу же, с первой ноты.
Внешность мужчины, которого она увидела у себя за спиной, нисколько не проигрывала в сравнении с его голосом. Он был высокий, широкоплечий и походил на пирата. То есть, наверное, не на настоящего пирата, заросшего колючей щетиной и одетого в обноски, а на такого, какой представляется каждой женщине, если у нее осталась в душе хоть капля романтики.
Одет он был отнюдь не в обноски, а в летний костюм из светлой чесучи. Такой костюм когда-то сшили папе к пятидесятилетнему юбилею. Вера хорошо помнила тот костюм – папе с его огромным ростом, могучими плечами и могучей же элегантностью он шел необыкновенно. Она думала, чесучовых костюмов сейчас уже не бывает, и вдруг увидела его на этом незнакомце.
