Вровень с ее головой торчала голова малыша лет трех. Он смотрел на Гидр испуганными карими глазами, а увидев россыпь искр, заплакал.
– Ну чего ты все время ревешь? Баба! – по-русски прикрикнул на него другой мальчишка, подросток с веснушчатым, резким каким-то лицом, наверное, брат.
Отца этих братцев трудно было разглядеть в толпе, но ясно было, что ему можно лишь посочувствовать. Пугливый малыш плакал, сидя у него на плечах, веснушчатый подросток то и дело нетерпеливо подпрыгивал, чтобы получше разглядеть Булавы и Гидр, хватаясь при этом за ремень отцовских джинсов, а рядом стоял еще один мальчишка, чуть младше второго, совсем на него непохожий, и, не проявляя ни малейшего интереса к каким бы то ни было приметам праздника, мрачно разглядывал брусчатку у себя под ногами, словно находился в стане врагов.
– Не плачь, маленький, – сказала Вера. Малыш на секунду притих и посмотрел на нее кроткими, печальными глазами. – Кто не будет плакать, тому дадут конфету из звездочек.
– Конфету из синих звездочек? – с интересом спросил малыш.
Вера думала, что такой крошечный ребенок еще и слова толком выговорить не может. Но он задал вопрос внятно и, судя по живому блеску в красивых глазах, вполне осмысленно.
– Из синих, из красных и из золотых, – ответила Вера. – Но только тому, кто совсем-совсем не будет плакать. И вечером тоже.
– Я и вечером не буду, – серьезно пообещал малыш.
Но тут искра из пасти Гидры попала Вере на косынку и на рукав Борисова костюма, уже не элегантного чесучового, а плотного, из простой ткани. Вера вскрикнула и захлопала ладонью по его рукаву. Борис засмеялся и взглянул на нее. В его узких пиратских глазах не было ни тени испуга.
– Испугалась? – весело спросил он. – Не бойся, не сгорим! – И добавил: – Если только от страсти.
Это были смешные, как оперная ария, слова. Но он произнес их с такой глубокой, такой завораживающе мужской интонацией, что у Веры сердце екнуло.
– Я не боюсь, – серьезно, как малыш, сказала она.
– Тогда пошли по улице, – предложил Борис. – Вон, за Орлом. – Огромная, величественная фигура Орла как раз двинулась в сопровождении Гидр к узкой улочке, ведущей с площади прочь. – По-моему, днем больше ничего интересного не будет. Лучше пока отдохнуть. Ночью огненную вакханалию обещают! – засмеялся он.
– Пошли! – засмеялась и Вера. – Отдохнем перед вакханалией.
Борис поставил ее на брусчатку и сразу же крепко взял за руку. Он двигался в толпе легко, как корабль, и Вера с удовольствием двигалась за ним, подчиняясь его движениям – как лодочка, привязанная к этому крупному кораблю.
Отель, где они остановились, находился в двух шагах от площади. Да тут и все было в двух шагах. В крайнем случае, в трех. В вестибюле стояла тишина – все постояльцы, конечно, были на празднике. Портье скучал за стойкой. Увидев Веру и Бориса, он приветливо улыбнулся и, не спрашивая, в какой номер они идут, безошибочно вручил им два нужных ключа. Все здесь было по-домашнему, в этом волшебном городке.
Когда они поднимались на второй этаж, Борис вдруг остановился посередине лестницы и притянул Веру к себе; он так и не выпустил ее руку, хотя патумской толпы вокруг уже ведь не было. Она подалась к нему легко и гибко. Бешеное мужское обаяние, которое чувствовалось в каждом его движении, нравилось ей невероятно. Она не знала, что чувствует к нему, и даже не знала, есть ли вообще в ее отношении к нему хоть капля того, что принято называть чувством. Но ее влекло к нему просто сумасшедше! Когда он потянул ее за руку, все ее тело загорелось так, будто ее осыпали искрами все три Гидры сразу. Если бы он раздел ее прямо здесь, посреди лестницы, и даже повалил на ступеньки, она и тогда, наверное, не сопротивлялась бы.
Но раздевать ее Борис не стал. Сначала Вера почувствовала, как ее щеку будоражаще щекотнули его усы, а потом он припал к ее губам с такой жадностью, словно сутки шел через безводную пустыню и наконец добрался до колодца. Губы у него были как раз такие, какие, наверное, бывают в пустыне, – сухие и жаркие.
За первым поцелуем последовал второй, третий… Так, целуясь, они поднялись к себе на второй этаж.
– До ночи!.. – оторвавшись от Вериных губ, шепнул Борис. Шепот у него был такой же жаркий, как губы. – Отдыхай. Я за тобой зайду часов в девять, вместе на площадь пойдем.
«Вот черт! – весело и одновременно сердито подумала она. – Отдыхай! Можно подумать, я камни таскала. Да мы и вместе прекрасно отдохнули бы».
Но заявить мужчине, что она хочет немедленно улечься с ним в кровать, Вера все-таки не решилась. Хотя ей хотелось именно этого, и так сильно, как никогда в жизни.
Она закрыла за собой дверь номера и тут же легла на ковер, вытянулась во весь рост, раскинув руки. Все-таки, наверное, Борис был прав: отдохнуть следовало, она только теперь почувствовала, как устала от толпы, шума и веселья. А к вечеру, к ночи ей хотелось быть в лучшем своем состоянии – чтобы глаза блестели и каждое движение было полно жизни и силы.
Что-то важное должно было произойти этим вечером и этой ночью.
Днем Вере казалось, что большего восторга, чем тот, который царил в праздничной толпе, уже просто не бывает. Но теперь, с наступлением темноты, она поняла: еще как бывает! Люди, собравшиеся на площади, чтобы завершить Патум, излучали, источали, выплескивали этот восторг с такой щедростью, что Вера чувствовала, как он окатывает ее с ног до головы, словно вода из огромного ведра. Она просто физически это ощущала, ей казалось даже, что подол ее черного, соблазнительно обрисовывающего фигуру платья прилипает к коленям.
Вообще-то она оделась к этой ночи совсем не так, как требовала ситуация. Надо было, конечно, надеть что-нибудь простое и волосы потуже повязать косынкой. Но Вере так хотелось предстать перед Борисом обворожительной, что она не только нарядилась в вечернее платье, но еще и туфли на шпильках обула, и причесалась так, чтобы волосы падали на плечи эффектными каштановыми волнами, и даже зачем-то взяла с собой маленькую черную сумочку в виде полумесяца, которую брат привез ей в подарок из Марокко. То есть не зачем-то она ее взяла, а потому что сумочка делала ее облик загадочным и даже авантюрным. И бриллиантовое колье сверкало у нее на шее так ярко, что ярче сверкали разве что ее глаза. И наплевать ей было на то, что вся эта экипировка не соответствовала обстоятельствам! Она ее настроению соответствовала, это было самое главное. И восторг толпы она ощущала поэтому особенно остро.
А может, дело было не в восторге толпы – в конце концов, бергадинцы ведь радовались какой-то своей, Вере непонятной радостью, – а лишь в близком, чувственном, будоражащем присутствии Бориса. Это не столько даже присутствие было, сколько предвкушение.
