Очень часто она лежала по ночам без сна и думала о мистере Джилсе, лаская себя под одеялом. У нее пропал аппетит, ей приходилось заставлять себя съедать хоть немного школьной пищи во время обычных трапез. Она потеряла в весе, ее щеки ввалились, глаза сверкали мрачным огнем. Она выглядела и чувствовала себя старше. Ее одноклассницы, похоже, чувствовали, что с ней что-то происходит, начали, сознательно или бессознательно, отдаляться от нее. Но Женевьеву это не особенно волновало. Ее волновали только воскресенья в обществе мистера Джилса. Она спрашивала себя, не любовь ли это?
Затем это произошло. Или, точнее, — не произошло. Ее месячные не начались в обычный день, и на следующий день, и спустя какое-то время. Через пять дней классная наставница спросила, все ли у нее в порядке со здоровьем, и попросила поваров выделить ей больше мяса и овощей. В субботу утром, в ванной, Женевьева слегка порезала ногу бритвой, выдавила несколько капель крови на гигиенические прокладки, и отложила их вместе со своим грязным бельем, чтобы обмануть классную наставницу. В субботу вечером она лежала без сна, мучительно соображая, что сказать мистеру Джилсу, а затем в воскресенье сообщила наставнице, что у нее мигрень, и весь день провела в постели, слишком напуганная для того, чтобы встать и встретиться лицом к лицу со школьными знакомыми.
Женевьева ни минуты не сомневалась в том, что беременна. Они не принимали мер предосторожности, даже не обсуждали это. Она верила: он позаботится о ней. Он определенно знал больше, чем она, и понимал, насколько они рискуют. Он не стал бы подводить под удар ее репутацию, ведь так? Он, в конце концов, женатый человек. А ей нравилось быть его марионеткой, делать все, что он пожелает, жить сегодняшним моментом. Когда ей в голову приходила мысль о возможной беременности, это казалось нереальной игрой, тогда она восклицала: «Что скажут мои родители!» Она думала о матери, которая будет рыдать, сжимая горло, об отце, мечущем громы и молнии и буквально взрывающемся от гнева.
Какой глупой маленькой дурочкой она была!
Три недели прошли в унынии и душевной пустоте. Женевьева перестала приезжать на свидания с мистером Джилсом, а он не пытался увидеть ее. Она представляла, как он обедает дома вместе с женой, которую никогда не видела, и с сыном, в которого была когда-то влюблена. Непонятно почему, она всегда представляла себе жареного цыпленка: мистер Джилс разрывает ножку на кусочки и облизывает жирные пальцы, его жена, женщина с одутловатым лицом и щербатыми зубами, тянет за другую ножку, а Александр бросает объедки собаке. Она представила, какой хаос могло бы внести в мирную и уютную семейную сцену ее появление. Эти образы стали нереальными и расплывчатыми, как и мысли о том, что ей придется убить родителей сообщением о своем «падении». Ее страсть охладевала с каждым днем. Женевьева понимала, что не любила, хотя определенно была очарована им. Теперь важно было скрывать происходящее как можно дольше, пока она что-нибудь не придумает. Она изо всех сил должна была держать себя в руках.
Женевьева имитировала вторые месячные. Ее грудь набухла и стала болезненной, а живот раздувался и казался тугим и напряженным. Аппетит вернулся, и она без труда сметала дополнительные порции мяса и овощей, грызла по ночам в дортуаре печенье, боролась с накатывающей волнами тошнотой и бесконечно сглатывала слюну.
Учительница французского обратила внимание на ее бесконечные глотательные движения и заявила, что она похожа на рыбу. Учительница гимнастики отругала ее при других девочках за лень и медлительность. Учительница алгебры обнаружила ее спящей за партой во время урока и наказала, заставив несколько раз написать одну и ту же строчку, о чем сообщила классной наставнице. Ирэн Николас обратила внимание на ее отстраненность, рассеянность и отрывистую речь, странную привычку при первом удобном случае ложиться в постель и нежелание подниматься снова. В конце концов Ирэн случайно вошла в ванную, когда Женевьева, держа в руках бритву, собиралась изобразить очередные месячные.
— Женевьева, остановись! — Ирэн резко захлопнула за собой дверь и вырвала бритву у нее из рук. — Нет ничего хуже того, что ты хочешь совершить!
Женевьева, которая не заметила, что оставила дверь незапертой, взвизгнула, а затем, представив, о чем подумала Ирэн, начала нервно хихикать.
— Я не понимаю, — воскликнула испуганная Ирэн. — Что здесь смешного?
Женевьева расхохоталась еще громче, скупые слезы нервного веселья текли по ее лицу, пока она, наконец, не задохнулась и не закашлялась.
— Он должен жениться на тебе, — заявила Ирэн, когда они вдвоем сидели на иолу в ванной, прижав колени к груди. — Кто бы он ни был… Ты уже сказала ему?
— Нет. — Женевьева съежилась в своем банном халате.
— Тогда тебе лучше поторопиться.
— Ты не понимаешь, я не могу сказать.
— Что ты имеешь в виду? Ты не сможешь это долго скрывать, Дженни!
— Я знаю. — Она закрыла лицо руками.
— Ты вообще представляешь, что натворила? — Ирэн вцепилась в ее ладони, пытаясь отнять их от лица подруги. — Если ты не заставишь его на тебе жениться как можно быстрее, это будет конец всей твоей жизни.
Женевьева вырвалась.
— Оставь меня.
— Я просто не могу поверить, что ты дошла до такого. Никто не захочет знаться с тобой, Дженни. Ни твои родители, ни школа. — Она с тем же успехом могла добавить: «Ни я».
— Я сказала, оставь меня в покое! И не смей никому рассказывать об этом!
Несмотря на то, что сказала Ирэн, на следующий день Женевьева прогуляла занятия и поехала в город.
Только добравшись до фотоателье, она вдруг подумала, что он там не один. В своих мыслях она обычно сразу входила в ателье, проходила через пустую студию и направлялась прямо в темную комнату. Но сегодня вторник, ателье открыто для посетителей. За конторкой сидела секретарь, женщина-посетительница с тщательно завитыми волосами читала журнал. У ее ног восседал такой же ухоженный и кудрявый пудель.
— Доброе утро, — сказала секретарша. — Чем я могу вам помочь?
— Я… — Женевьева откашлялась. — Простите, могу я увидеть мистера Джилса?
Секретарша, привлекательная женщина чуть за сорок со светлыми волосами и зелеными глазами, вежливо улыбнулась в ответ и, заглянув в журнал, спросила:
— Ваше имя, мисс?
— Мне не назначено.
— Простите. — Секретарша все еще улыбалась, но теперь уже недоуменно. Она взяла карандаш. — На сегодня нет свободного времени. Все утро он делает портреты, а днем уедет. Я могу записать вас на завтра около одиннадцати.
