объявила, что ей нужно помолиться, вышла из комнаты и больше не вернулась. Мы продолжали ужинать, общаясь подчеркнуто вежливо, делая вид, что ничего не произошло. Махмуд спросил, была ли я за городом, и предложил съездить с ним. Я ответила, что согласна, если Хавейя поедет с нами. Мы называли друг друга «кузен» и «кузина»: мой дорогой кузен, моя милая кузина.
На следующий день Махмуд приехал за нами на машине. Ха-вейя уже была с ним знакома – она рассказывала мне, какой красивый у нас кузен. Но ее глаза широко раскрылись, когда она увидела, как белая рубашка облегает его мощные плечи.
– Ну что, теперь он твой бойфренд? – спросила она по-английски.
– Не выдумывай, это же инцест, – ответила я.
Махмуд попросил Хавейю перевести, и она перевела. Он снова улыбнулся, показывая белые зубы, и сказал:
– Нет, моя милая кузина. Я слышал, что кузены по материнской линии прекрасно подходят друг другу.
Хавейя чуть ли не облизнулась.
Махмуд был просто роскошен, самый мужественный из всех, кого я только видела. Я влюбилась в него. Он привык брать на себя ответственность. Махмуд не был утонченным интеллектуалом, как Абшир. Он цитировал старинные легенды, громко хохотал и беспощадно флиртовал со мной.
Когда кузен смотрел на меня, я чувствовала, что сгораю. Он никогда не позволял себе фривольных жестов и соблюдал все условности. Я была его кузиной. Вопрос фамильной чести. Сексуальные контакты между нами совершенно исключались. Я думала об этом постоянно, но не могла сделать первый шаг.
Мы встречались в доме Кхадиджи. Она рассказывала мне, как ужасно быть женой мужчины из другой семьи и как хорошо выйти замуж за кузена: семья всегда присмотрит за тобой; вы будете близки, легко поймете друг друга. Она сказала также, что было бы ошибкой выйти замуж за Абшира. Такие мужчины, по ее словам, были слишком озабочены политикой, слишком сосредоточены на себе и могли взять вторую жену, ни слова не сказав первой. Она ни разу не упомянула моего отца, но я знала, к чему она клонит. Я была рада, что тетя не говорит о нем: с ее-то авторитетностью, мне бы не хотелось, чтобы она критиковала отца.
Кхадиджа была надменна, а я все сильнее увязала в расставленных ею сетях. Она не изменилась со дня свадьбы моих родителей. Ей невозможно было противостоять.
* * *
У Махмуда не было будущего в сомалийской армии. По правде, и самой армии скоро, казалось, не будет. Он говорил нам, что многие вербуются в милицию, чтобы охранять свои кланы.
Кхадиджа поддерживала Сиада Барре всю свою жизнь. В коммунизме, которого придерживался президент, она видела светлое будущее для Сомали. Только коммунизм, по ее мнению, мог преодолеть раздробленность страны и искоренить варварские обычаи нашей клановой системы.
У меня были собственные воспоминания о коммунизме: длинная очередь под палящим солнцем, шепот в нашем доме, папино заключение, восхвалявшие Сиада Барре песни, которые меня заставляли петь в школе. Я спрашивала ее и о Братстве, которому все еще симпатизировала.
Кхадиджа сравнивала Братство с раковой опухолью, от которой, когда я была маленькой, умерла моя тетя Хаво. Она говорила, что Братство не понимает настоящего ислама, что им недостает знаний о нашем Пророке и что хоть они и малы, но могут запросто сожрать нашу страну, как рак, изъевший грудь моей тети. Она велела мне держаться от них подальше.
Однажды Махмуд сказал нам, что ему дали престижный грант на учебу в России, поэтому он скоро уедет из страны, причем надолго. Тетя Кхадиджа решила, что теперь самое время узаконить наши с ним отношения. Не было красивой сцены предложения руки и сердца, никто не вставал на одно колено. Тетя Кхадиджа организовала все сама. Она говорила, а я только послушно кивала.
Несмотря на взаимное влечение, мы с Махмудом совершенно не подходили друг другу. Наше общение никогда не вдохновляло меня так, как разговоры с Абширом; у нас не было такого глубокого взаимопонимания, как с Кеннеди. Я даже не была уверена, что мы действительно нравимся друг другу. И я точно не оценивала его как потенциального спутника жизни. Меня просто сжигало желание. Вот что это было: гормональная буря. Я согласилась выйти за него только для того, чтобы заняться сексом.
Обрезание не лишает женщину желания или способности получать удовольствие от секса. Женское обрезание – это жестокость, на разных уровнях. Это физическая боль, которая настраивает девочек на то, что жизнь полна страданий. К тому же эта процедура не выполняет свою основную функцию – не лишает сексуального желания. Когда-то я справилась со своей страстью к Кеннеди и Абширу, но теперь была совершенно не готова преодолеть ту силу, которая влекла меня к Махмуду.
Махмуд торопился со свадьбой, чтобы успеть до отъезда. Будто хотел поставить на мне клеймо: не приближайтесь к этой женщине, она моя. Но мой брат никогда не согласился бы на такой скорый брак. Ведь я была дочерью Хирси Магана – значит, моя свадьба должна была стать большим событием для всего клана. Махад стал бы требовать, чтобы отец одобрил брак, а на это могли уйти месяцы.
– Поэтому, – сказал Махмуд, – мы должны пожениться тайно.
Он все устроил. Церемония должна была состояться в ночь перед его отлетом. Наш общий кузен, Али Версенгели, согласился стать моим стражем. Я знала, что это неправильно – это место должен занять брат или отец, – но Махмуд сказал, что все в порядке. Кхадиджа должна была договориться с семьей моей матери. Что касается семьи отца, они, конечно, не обрадовались бы, но никто не мог возражать против свадьбы между кузенами по материнской линии. Даже если брак был заключен тайком без согласия родителей, такой союз был вполне приемлем, а потому никто не мог его расторгнуть.
Сейчас я понимаю, что это могло привести к генетическим отклонениям у наших детей, но тогда мы ничего не знали об этом. В Сомали, как и во многих странах Африки и Ближнего Востока, брак между кузенами зачастую считается самым надежным союзом: он сохраняет семейное имущество в целости, а любые возможные конфликты быстро улаживаются между родственниками.
В ту ночь, когда я должна была выйти замуж – nikah, – от волнения у меня перехватывало горло. Мне было двадцать, и я тайно сочеталась с мужчиной, которого желала. Я ничего не сказала даже Хавейе; обо всем знала только Кхадиджа. Весь день я рисовала узоры хной на руках и ногах. Когда Махмуд заехал за мной к Кхадидже, на мне было длинное красное платье и туфли на каблуках – я никогда не
