тоже.
– Надеюсь, твой сын поймет.
– Лола, все будет так, как мы захотим. Может, на это понадобится время. Может, Герман и будет немного в шоке, но я постараюсь быть деликатным.
Выпустив меня из объятий, Григорий Александрович поднялся и, найдя вещи, начал одеваться. Надо его проводить. Я тоже подорвалась с дивана, но не стала ничего искать, а просто набросила халат.
Включила свет и, обняв себя за плечи, повернулась к Григорию Александровичу. Свет как будто разрушил все, что было за минуту до: прикосновения, объятия, признания. Взгляд серых глаз стал холодным. Я даже поежилась.
– Лола, не выдумывай только ничего. Я позвоню, когда поговорю с ним.
– Я буду ждать, – собственный голос даже не узнавался.
И Гриша ушел. В коридоре мы никого не встретили, так что вопросительных взглядов избежали. Быстрый поцелуй на прощание – и он ушел.
Я вернулась в комнату и снова легла на диван, обняв подушку. Фетишизм чистой воды, но я пыталась уловить на ней мужской запах.
Я не могу повлиять на некоторые события, но пусть тогда будет как будет. Но пусть все же будет хорошо. Только я все равно сомневаюсь, что Элка даже со всем своим энтузиазмом выдаст меня замуж до тридцати.
Григорий
Я любил ночи, но не городские. Хотя сейчас еще вполне оживленно: и машин хватает, и людей хватает. Я остановился под козырьком подъезда и закурил.
Герой-любовник, мать… непонятно чью. С Германом действительно надо поговорить, но проблема в том, что я понятия не имел, как сделать. Только тянуть больше не хотел. Он вырос, я постарел. Не думал, что мне придется с ним говорить о подобном. У меня были женщины, конечно, но ни одну я не хотел познакомить с сыном. А сейчас хочу… Н-да, странно, учитывая, что они уже знакомы.
Лола права – это будет сложнее.
Я закурил и улыбнулся. И что в ней такого? Взрослая женщина с некоторой долей детской наивности. И романтичность, не переходящая в розовые очки. Рядом с ней самого тянет писать стихи. Только, увы, я не поэт.
Она прелестна в своей наивности и своей правильности, но в то же время чувствуется в Лоле какой-то внутренний стержень.
И что сказать Герману? Вот в чем вопрос…
Слушай, парень, я запал на твою училку!
Почти подростковый сленг, но не пойдет. Я все-таки его отец.
Заведя двигатель, я тронулся с места, все еще думая, как поговорю с сыном. И Лолу же подставлять не хочу, но и для пряток я не в том возрасте. Хочу быть с ней каждый день. Вот просто банально просыпаться рядом, встречать ее после работы, даже мыть посуду после ужина.
Какие-то пацанские фантазии. Может, я и дурак, но именно так хочу. Не думал, что когда-нибудь все повторится. Снова влюбиться – сложно. Вот так, как влюбляется молодежь.
Я остановился возле своего подъезда и посмотрел на окна. Свет горел в комнате Германа. Все-таки завтра выходной.
Еще раз покурив перед подъездом, как будто оттягивая момент, я отбросил окурок, когда он уже обжег мне пальцы и легкие. Поднявшись на этаж, сразу громко произнес:
– Герман?
Ответа не последовало.
Раздевшись, я вошел в его комнату после стука (личное пространство все-таки надо уважать). Сын сидел в наушниках, но обернулся, когда я вошел. Наверное, увидел мое отражение в мониторе.
Нажав на клавиатуру, он обернулся.
– Привет, пап.
– Нам надо поговорить.
Педагог во мне точно был умерший или в этот момент чинно дремавший на пуховой перине, но по выражению лица Германа я понял, что с этой фразы разговоры начинать не стоило.
Или, возможно, моя интонация, а она была напряженной, послужила причиной.
– Пап?
В голове одни матерные слова.
– Чай? – спросил я.
– Не хочу.
– Ты сегодня спрашивал, встречаюсь ли я с кем…
– И?..
У Германа даже дернулась щека, пока он ждал ответ.
– Да, – этот ответ мне дался нелегко, всего одно короткое слово, даже боюсь представить, что дальше будет.
– Пап, слушай… В общем, избавь меня о семейных посиделок, не заставляй называть ее мамой и не приглашай на свадьбу.
Это тот ответ, которого я и боялся. Пойду Тургенева перечитаю, что ли? Отцы и дети – извечная проблема, независимо от времени и социального статуса.
– Герман…
– Пап! Ну ты серьезно? Здорово, конечно, что ты со мной поделился, но избавь от подробностей.
– А просто выслушать ты меня можешь? – повысил я голос.
– Могу, но мне это неинтересно. Да что такое? – вдруг прижал он руки к ушам. – Пап, я как будто глохну.
Он снова стал маленьким мальчиком, прижимающимся к моей груди, а я опустился на колени перед его креслом и обнял Германа.
Контузия, забытая в детстве.
Пришел в себя сын быстро – отстранился и сказал:
– Все хорошо, только странно.
Сегодня было слишком много откровений. Почему бы не добавить к нему еще одно?
Григорий
Да, пора было откровенничать. Но только не это я хотел сказать сыну изначально, что собирался сказать сейчас.
– Герман, через десять минут на кухне.
– Пап, ну не хочу я говорить о…
– Мы будем говорить о другом.
В его глазах появился интерес, но вместе с тем и удивление. Главное – заинтересовать и оторвать от компьютера. Я вышел из комнаты и направился в кухню. Поставив чайник и насыпав заварку, я быстро сходил в душ, а выйдя, заметил, что Герман уже наливает кипяток в чашки.
Увидев меня, сын спросил:
– Так о чем говорить будем?
Я устроился на краю кухонного диванчика и взял в руки чашку. Герман ногой достал из-под стола табурет и сел на него, шумно прихлебнув горячий чай.
– Что с тобой происходит? – спросил я в ответ.
Сын пожал плечами и взъерошил волосы. Такой маленький и такой в то же время взрослый.
– Пап, я иногда странно себя чувствую. Как будто сон утром пытаюсь вспомнить, а не могу. Тебе знакомо это ощущение?
Я кивнул. Да, знакомо, мне тоже хотелось бы многое забыть. Но, увы, не могу.
– Герман, а что ты помнишь о маме?
Он думал, отвернувшись к окну, а потом ответил:
– Она была красивая, добрая, читала мне на ночь, а потом умерла, – последние слова были произнесены с такой горечью, что и у меня кольнуло сердце.
Бедный мой ребенок… Я думал, что мне было плохо, но, наверное, ему еще хуже. Он даже не мог тогда сформулировать свою претензию к матери. Что это было для шестилетнего ребенка? А
