повышает.
– Это тебя не касается. Наши с ним проблемы тебя не касаются.
– Его не было рядом. Никогда. Но был я. И ты все равно выбираешь его.
– Я никого не выбираю.
– Господи, Мила, когда ты уже наконец поймешь, что для него все игра: с тобой, в чувства, в семью, в отношения. А когда он наиграется, что будешь делать ты? Снова искать утешение? У кого-то в постели? Сравнивать потом у себя в голове, да? Ты же постоянно это делала?
– Замолчи!
– Нет уж, Мила. Отпусти ты его, забудь и живи дальше.
Ник отодвигает свою чашку и встает. В коридоре быстро обувается.
А потом ручка двери дергается и входит Глеб.
Стало по-настоящему страшно. Его ярость я чувствую всем телом, по коже проходит разряд тока. Меня начинает потряхивать, а по спине скатывается пара капелек пота.
“А ты еще та шлюшка, шоколадка”
Его слова, его мысли. Сейчас они режут острее ножа. В глаза смотреть боюсь. Мне кажется, там кроме ярости плещется и разочарование. От чего будет больнее: от того, что не оправдала надежд или что он меня будет ненавидеть?
Ник уходит, сказав что-то невнятное мне на прощание, а я так и остаюсь стоять. Ноги словно проросли в землю, как корни вековых деревьев.
Мы с ним одни. И хочется кинуться на шею и все объяснить, рассказать. Я в шаге от этого. Но язык предательски прирос к небу, в горле сухо, а перед глазами пелена. Слезы стараюсь сдерживать. Я не должна терять лицо ни перед чем и ни перед кем.
Какая-то шутка от него, мой странный ответ. Пререкания, снова шутки. Глеб видит две чашки кофе, делает неправильные вывод.
А потом он подходит и просто пытается меня поцеловать. Я вырываюсь. Не могу сейчас, чувствую себя какой-то дешевкой. Несколько минут назад от меня вышел мой бывший любовник, а сейчас меня хочет поцеловать тот, кто всегда и был в моем сердце, так получается? Но вот нужно ли оно ему? Или он со мной только ради своих ответов?
Касается только меня по-другому, и поцелуи из бешеных и диких иногда становятся нежными, томными. От них ведь таешь, как снежинка на ладони.
И секс с ним теперь другой.
Глеб перебирает мои волосы, которые спутались, вдыхает аромат шоколада. В эту секунда я действительно счастлива, и мне больше никто и ничего не нужно.
– Мил?
– М? – говорить не хочу. Он своими руками стер то, что было до. Как волшебник какой-то.
– Ты трахалась еще с кем-то?
Когда я упала первый раз в поддержке, думала, эта самая сильная боль, которую я когда-либо испытывала. Не душевная, а физическая. Из глаз брызгали слезы, а я просто сжимала челюсти, чтобы не закричать, не взвыть. Попытка дышать заканчивалась провалом, единственной моей потребностью было унять режущую и пульсирующую боль. Кислород уже не нужен.
А сейчас я поняла, что то падение ни о чем. Сейчас – вот он удар, от которого просто хочется умереть.
Глеб смотрит в глаза. Они горят адским пламенем. Я же ведьма, вот он меня и сжигает. Душа так же кричит, как и женщина в этих огненных языках.
– Правда или действие, Мила?
Оказывается, я не хочу, чтобы он знал, что у меня были отношения, что я кончала с другим. Что он больше не единственный. Чувствую себя предательницей. Я не давала ему никаких обещаний, да и Глеб не святой. Но вот от его вопроса хочется отмыться.
Может, я и правда та еще шлюшка….
– Действие.
Мила.
Глеб откинулся на спину и прикрыл глаза. А я теперь не решаюсь даже положить на него руку. Вдруг, он ее отбросит, как нечто противное и грязное.
Это был вопрос-ловушка. Что бы я не выбрала, ответ все равно был бы очевидным. Но “действием” я хотя бы избежала вопросов о подробностях.
– Бл*ть!
– Глеб… – что стоит говорить в таких ситуациях? Просить прощения? Ругаться? Объяснить все? Что?
– Я понял одну вещь.
– Что именно?
– Я тебя ревную, – он садится на кровать и прикрывает голову. Так делают, защищаясь от удара.
Маленькие крылышки вырастают за спиной. И теперь мне хочется стать легкой, почти невесомой. Желание закружиться.
– Это с ним ты, да? С этим еб*чим ангелом?
– Прекрати.
– Да не х*я. Говори! Пока я мчал на бешеной для себя скорости, ты с ним тут трахалась?
– Ты чего такое говоришь? – меня потряхивает. Хочется и плакать, и ругаться, и смеяться одновременно.
Глеб встает с кровати и начинает мерить шагами маленькую комнату.
– Ты видела себя со стороны, Мила? Когда я пришел? Черт… – он взъерошивает волосы, а сам как загнанный в клетку зверь. К нему бы подойти и успокоить, сказать нужные и верные слова. А я мечусь: мне же нравится, что Навицкий меня ревнует. Может, не такая уж это все для него и игра. Или мы просто заигрались. Но мучения его видеть невыносимо. Я понимаю, что вот так он страдает.
Встаю с кровати и иду к нему. Обнимаю со спины и утыкаюсь носом между лопаток. Я чувствую, как часто вздымаются его плечи, а мышцы напряглись и стали просто стальными. Улыбаюсь, и хорошо, что он не видит мою улыбку.
– Он заявился ко мне без приглашения, рано утром. Мы поговорили и все. А потом ты… ворвался. Такой весь грозный, в глазах искры…. Навицкий, ты правда меня ревнуешь? – целую я между лопаток.
– Правда.
Отходит от меня и садится на кровать, на меня больше не смотрит. Но теперь это не обижает. Просто он не хочет показывать слабину.
– Значит, с ним ты вообще не трахалась? А с кем тогда?
– Я ответила "действие", Навицкий!
– Хорошо.
Он бросает меня на кровать и накидывается сверху. Мы смеемся. Как-то сумели выбраться из этого конфликта полу-живыми. Глеб снова меня целует, а я пытаюсь увернуться, потому что становится щекотно.
Он проводит рукой вдоль тела и переходит на чувствительную часть бедра. Я начинаю подрагивать. Его касания всегда на грани чувственности и огня, что распаляется внизу живота все ярче и ярче.
– Значит, действие, да?
– Действие.
– Любое?
– Боже, Навицкий, мне кажется, я знаю, что ты сейчас попросишь… – прикрываю глаза, а передо мной уже пошлые картинки, который заводят и возбуждают.
– И что же? – поцелуи ведет вдоль шеи, опускается к груди и накрывает ртом один сосок. Приятное покалывание, и я силюсь свести ноги вместе. Возбуждение прокатывается по всему телу.
Он вводит сразу два пальца и медленно
