жилью. Сейчас часа три ночи, я сходила в туалет и хотела лечь спать, как вдруг захотелось есть. У меня целый холодильник продуктов, хочется, разумеется, того, чего в нем нет. Хочется сгущенки, сгущенки с мягкой булкой, той сгущенки, что я ела в детстве, в жестяной банке. Где же мне достать ее в чужой стране ночью? Вероятность, что я съем чудесную сгущенку, крайне низкая, все же я набираю номер, совсем не раздумывая, кому позвонить.
— Мира, что случилось? Тебе плохо? — совсем не сонно отвечает Дима.
— Да все нормально. Я просто… Это так глупо, не стоило звонить, тем более ночью.
— Ничего глупого. Рассказывай. Даже если просто хотела болтать всю ночь, я готов.
— Нет, я хотела другого.
— Чего же ты хотела? — соблазнительно спрашивает Дима.
— Сгущенки. Не вареной, обычной, чтобы настоящая и с мягкой булкой обязательно. Только теперь понимаю, что ты ее нигде не найдешь здесь, зря я позвонила.
Дима смеется, но недолго.
— Не зря, я привезу. Дай мне полчаса.
— Где же ты ее возьмешь?
— Это мои проблемы.
— Правда, привезешь мне сгущенку? — поднимается мое настроение.
— Обещаю.
— И булку к ней возьми, обычную мягкую, они называются сдобными.
— Хорошо, скоро буду.
Улыбка в пол-лица, и я радостно падаю на диван. Дима действительно укладывается в полчаса. Стоит на моей кухне и открывает жестяную банку сгущенки, приносит ее мне на диван, вручает ложку и булку.
— Огромное спасибо. Где же ты ее достал?
Макаю ложечку и с неимоверным удовольствием облизываю ее.
— Пусть будет секрет. Ну что, вкусно?
— Очень, я не уверена, что смогу остановиться, съем сейчас целую банку. В детстве просто обожала ее. Сгущенку и шоколадную пасту. Только мама много не разрешала, а я мечтала, что у меня будет собственная банка и я съем абсолютно все.
— Ешь, если так хочется.
Я отламываю кусочек булки и закусываю ей после трех огромных ложек сладкой, приятной сгущенки. Настроение зашкаливает, как я счастлива в этот момент. Не думала, что грудь может распирать неземное удовольствие всего-то от баночки сгущенки.
— Знаешь, Дима, я думала, что все это бред. Ну про беременных, что ночью им может чего-то захотеться. Оказалось, не бред. Я проснулась и сразу подумала о сгущенке. Она отказалась уходить из моих мыслей, я бы в тот момент, что угодно сделала, чтобы ее получить. Потом стало так грустно, что я не получу сгущенки, даже плакать захотелось, и я позвонила тебе. Уже, наверно, часа четыре, прости, я разбудила тебя.
— Все в порядке. Если еще чего-то захочешь, звони, я всегда привезу. Тебе сейчас совсем не просто, я все понимаю. Я мало чем могу помочь, вернее я могу делать больше, только ты не позволяешь. Буду хотя бы ночным курьером.
Дима с улыбкой смотрит на то, как я поглощаю сгущенку и подсаживается поближе.
— Хочешь? — предлагаю я с набитым ртом.
— Нет, спасибо. Кушай сама.
— Сделаю перерыв, пожалуй. Боюсь, что сейчас выблюю все, что съела.
Дима помогает поставить сгущенку на пол и как-то особо поглядывает на мой живот.
— Можно? — он протягивает руку, но не трогает.
Я улыбаюсь и поднимаю края футболки, чтобы был виден живот. Да там ничего еще и не видно, у нас ребенок размером с клубничку. Дима осторожно прислоняет руку чуть выше моего пупка, у него теплая рука. Я смеюсь и опускаю его руку хорошо так ниже, его мизинец даже дотрагивается резинки моего белья.
— Думаешь он у меня в желудке? Ребенок намного ниже, примерно тут.
— Привет, — говорит Дима, наклонившись к животу. — Захотел значит сгущенки ночью? Спасибо, что хоть не зефира, где бы его достал, не представляю. Как тебе там плавается?
Я смеюсь, а Дима недовольно смотрит на меня.
— Не смейся, ты ему центрифугу устраиваешь.
— Если я смеюсь, значит ему тоже весело. Ребенок чувствует то, что и мать. Ему все гормоны идут: радости, печали, стресса. Ты сам наверняка почитал уже про это.
— Читал. Стресса никакого нам не надо, поэтому давай радовать тебя.
— Давай.
— Еще сгущеночки?
— Нет, спасибо. Я сама люблю гладить живот. Пока не могу представить, что он будет размером с арбуз, а потом гигантский ребенок выберется из меня. Я ему всегда желаю спокойной ночи и доброе утро, с самого первого дня, как узнала, что беременна.
— Удивительное чувство, — Дима еще раз гладит мой живот и убирает руку.
Мы смотрим друг на друга, после этого взгляда тепло разливается по всему моему телу.
— Тебе рано вставать на работу?
— В семь.
— Еще есть пара часов поспать, хочешь поспим тут? Только поспим, — уточняю я.
Дима улыбается и без лишних слов ложится рядом. Мы лежим на тесном диване под одеялом, и он меня обнимает. Мне хочется еще что-то сказать, я уже начинаю подбирать слова, но сама не замечаю, как засыпаю.
После часа должен быть готов долгожданный тест на отцовство. Его я сдавала в хорошей клинике, туда же мы решили съездить все втроем на скрининг. Это мое первое УЗИ, и так волнительно. Логичнее было бы сходить на него с отцом ребенка, но вышло, что время было только до обеда. Говорю же, не простая клиника и запись у них на месяц вперед. Стоим втроем перед дверью, выходит медсестра, она говорит по-немецки, что пациентка и отец ребенка могут зайти. Медсестра, разумеется, удивляется, когда заходит три человека. Дима шутит о том, что у нас шведская семья, а Андрей смотрит на него, как обычно.
Все меняется, когда я ложусь на кушетку и на большом экране у потолка появляется серое пространство, а в нем черное пятнышко, похожее на запятую. Оно движется, пусть и немножко. Смотрю, затаив дыхание, и мысленно здороваюсь со своим малышом. Пока ничего не разобрать, но вот он, он есть, растет во мне, становится все больше, постоянно развивается и нуждается в моей любви. Врач говорит, что у меня один плод, что приблизительный срок по УЗИ десять недель, развивается ребенок хорошо.
— Какой он крошечный, — говорит Дима и подходит вплотную к экрану.
— Да, просто удивительно, — соглашается Андрей.
— А вы сделаете нам фотографию? — спрашивает Дима, медсестра печатает даже две.
Затем она предлагает послушать сердцебиение, я с радостью соглашаюсь. И вот громко-громко стучит маленькое сердечко, очень быстро… Мое собственное замирает, и я боюсь даже шевельнуться. Только сейчас окончательно понимаю, что это не просто точечка, это будущий человек, у него даже сердце уже есть, и оно бьется во мне.
— Вау, — смотрит на меня Андрей, я только улыбаюсь ему.
