— Кто это? — спросила она, прогоняя неприятные мысли.
— Это мои родители. А это я, — сказал Даня. — Они погибли, — ответил он на невысказанный вопрос. — Это последний прижизненный снимок. Я их совсем не помню.
— Прости, — смутилась Юля, — я не знала…
— Все нормально, — успокоил он ее. — Я все-таки вырос и не пропал, как видишь.
— А моя мама выросла в детдоме, — продолжала Юля. — Она совсем не знает своих родителей. Она «дочка фестиваля» — так это называлось.
— А ты, выходит, внучка, — улыбнулся Даня.
— Мне это не нравится, — тут же ощетинилась Юля. — Никакая я не внучка! А что с ними случилось? — Она указала на снимок.
Даня рассказал, как мама с папой поехали в Киев навестить бабушку с дедушкой, как случился Чернобыль, и они, стараясь спастись, попали в аварию.
— То есть это как в «Соловьином саде», — уточнила Юля.
— Да нет, это скорее напоминает «Последний день Помпеи», — мрачно пошутил Даня. — Беги не беги, все равно спасенья нет. Давай лучше не будем об этом. Давай сходим куда-нибудь.
— Давай, — согласилась Юля.
Но этому дню суждено было стать днем тяжелых воспоминаний.
Даня уже не раз водил Юлю в рестораны, на концерты джазовой музыки, которую они оба любили, в закрытые деловые клубы, поражавшие своей эксклюзивностью, а в этот день ему вздумалось отвезти ее в один из самых дорогих ресторанов Москвы.
— Разговор о поэзии удивительным образом пробуждает аппетит, — весело заметил он по дороге.
— И не говори, — согласилась она.
Когда они запарковались и вошли в ресторан, навстречу им шагнула девица в униформе цвета бургундского с дежурной улыбкой на лице. Метрдотель как раз провожал к столику компанию, приехавшую до них, а она, видимо, была на подхвате. И вдруг на глазах у Дани приклеенная улыбка стала сползать с лица девицы. Она ткнула пальцем в объявление, прикрепленное над столиком метрдотеля: «Администрация оставляет за собой право отказать в обслуживании любому без объяснения причин».
Даня решил, что речь идет о Юлиной коже, и был, в общем-то, недалек от истины. Но оказалось, что дела обстоят несколько сложнее.
— Привет, Горшенева, — сказала Юля.
— Как тебе наглости хватило… — зашипела Горшенева. — Тебе здесь не место! У нас приличная публика…
— Послушайте, — грозно вмешался Даня, — если вы намекаете на цвет кожи моей спутницы, то сейчас вам будет плохо по-настоящему.
Горшенева смерила его взглядом.
— Нет, это ты меня послушай, парень. Держись от нее подальше. Она уже четверых упекла на нары, ты тоже хочешь загреметь? Я из-за нее в МИМО не поступила…
— Ну да, туда с судимостями не берут, — кивнула Юля.
— Всю жизнь мне поломала, — продолжала Горшенева, но тут подошел метрдотель.
— Проблемы? — спросил он.
Накладная улыбка вернулась на место.
— Вот, объясняю, что наши клиенты могут остаться недовольны такой компанией…
— Вы уволены, — кратко проинформировал метрдотель незадачливую Горшеневу. Улыбкой он владел гораздо профессиональнее. Она ни на миг не покинула его лица. — Прошу вас следовать за мной, — повернулся он к посетителям.
— Нет, если мы здесь нежеланные гости… — Даня вопросительно взглянул на Юлю.
Она мужественно вздернула подбородок.
— Ничего. Все нормально.
— Вы здесь более чем желанные гости. Дирекция давно искала повод уволить эту… Нам ее по блату навязали, извините за откровенность. Прошу вас, — повторил метрдотель и повел их к столику, бросив через плечо Горшеневой: — Чтоб я вас здесь больше не видел.
Им дали столик на двоих у окна.
— Ну, этой девице мы испортили настроение основательно, — весело заметил Даня, потирая руки. — Значит, денек прошел не зря.
На самом деле настроение испортилось у Юли. У нее не было сил даже взглянуть на него. Дождавшись, пока официант, принесший им меню, отойдет подальше, Даня впервые за все время знакомства ласково накрыл ладонью ее руку.
— Расскажешь, в чем дело?
— Я давно хотела тебе рассказать, — еле слышно откликнулась Юля. — Надо было с самого начала, но я никогда никому не рассказывала… только Нине… И это не застольный разговор.
— Ничего, я сдюжу, — заверил ее Даня.
Но ей становилось все хуже и хуже. Она вскочила.
— Я пойду руки вымою… Закажи мне пока минералки.
В туалете ее вырвало, но после этого, как ни странно, стало легче. Юля прополоскала рот, смочила лицо влажной салфеткой, немного постояла, проверяя, не кружится ли голова… Вроде бы все было нормально… более или менее. Она сделала несколько глубоких вдохов, поправила прическу и вернулась в зал.
Даня тут же пододвинул ей стакан минералки, и Юля осушила его залпом. Он налил еще.
— Можешь ничего не говорить. Как-нибудь в другой раз. Давай поедим. Смотри, тут есть все, что ты любишь.
— Нет, я скажу. И… знаешь, что? У меня пропал аппетит.
— Съешь хоть что-нибудь! А то мне придется прочесть тебе вслух поэму «Возмездие». Она гораздо длиннее «Соловьиного сада».
Юля выдавила из себя улыбку. Опять подошел официант. Она заказала рулетики из баклажан и медальоны из телятины с грибами. Ей страшно было даже подумать о том, как она положит в рот хоть кусочек, но она все-таки сделала заказ. Назло. Кому? Юля не могла бы сказать. Обстоятельствам.
Она всю жизнь действовала назло, только этим и держалась. На крошечный островок добра, замыкавшийся ее матерью, она впустила только одного человека: Нину Нестерову, свою первую и единственную настоящую подругу. Все остальные, даже хорошие люди, помогавшие ей в беде, даже врачи из Склифа, даже профессор Самохвалов, спасший ей глаз, даже следователь Воеводин и адвокат Ямпольский — надо будет спросить у Дани, не родственник ли он тому Ямпольскому? — пребывали где-то по ту сторону возведенной ею стены.
Только за этой стеной не было соловьиного сада и всяческих красот. Там были только она и ее мама. Это ее мама ломала слоистые скалы и таскала их к железной дороге. На своей собственной спине — у нее даже ослика не было. У мамы была только Юля, а у Юли — только мама. И никого им больше не надо.
Поэтому сейчас она решилась рассказать Дане правду тоже назло. Пусть он ее бросит. Пусть бежит от нее в ужасе. Тогда, по крайней мере, все встанет на свои места. Она поймет, что он ничем не лучше других.
— Выпей вина, — предложил Даня.
— А ты?
— Мне нельзя, я за рулем.
— Отобьешься. Я тебе советую, это такая история, что ее без поллитры…
— Ты хочешь, чтобы я взял водки? — удивился он.
Опять в ее голосе зазвучали хорошо знакомые ему стервозные нотки.
