— Выпей вина, — предложил Даня.
— А ты?
— Мне нельзя, я за рулем.
— Отобьешься. Я тебе советую, это такая история, что ее без поллитры…
— Ты хочешь, чтобы я взял водки? — удивился он.
Опять в ее голосе зазвучали хорошо знакомые ему стервозные нотки.
— Да мне-то фиолетово, можешь не брать. Сам потом пожалеешь.
— Ладно. Только я не хочу водки. Возьмем вина.
Даня заказал вино, и опять потянулось томительное молчание: Юле хотелось дождаться, пока их обслужат, чтобы не прерываться. Наконец подали закуски и вино.
— Три года назад меня изнасиловали. Четверо, — выложила она единым духом и отпила вина. — А эта… Горшенева… им помогала. Мы в одной школе учились. — Ей страшно было взглянуть на Даню. — Ну как? Тебе не противно тут со мной сидеть? Может, пойдем? Я до дому сама доберусь, ты не беспокойся.
— Юля, что ты такое говоришь? Почему мне должно быть противно?
Она наконец вскинула на него угрюмый львиный взгляд из-за ограды.
— Знаешь, а вот мне противно. Так противно, что жить не хочется. Только ради мамы терплю.
— Не говори так, — начал он с болью. — У тебя же есть друзья… Нина…
— И все. Кроме мамы, только Нина знает. А теперь вот ты. Сама не знаю, зачем я тебе сказала. Но мне казалось, это будет честно.
— Хорошо, что ты мне сказала, — откликнулся Даня. — Теперь я хотя бы начинаю что-то понимать… А где они? Что с ними стало? Я бы их на британский флаг порвал.
Юля мрачно усмехнулась.
— У меня был адвокат в суде… Кстати, не твой родственник? Ямпольский.
— Мирон Яковлевич? — оживился Даня. — Это мой дедушка. Он умер год назад. Чуть больше года.
— Я знаю. Когда Нину посадили… ты ведь знаешь, что Нину посадили?
— Знаю, — подтвердил Даня. — Она мне сама сказала.
— Когда ее посадили, я хотела обратиться к твоему дедушке. Позвонила в его контору, а мне говорят, он умер. Спрашиваю: когда?
— В сентябре, — подсказал Даня. — В прошлом году в сентябре.
— Год назад в сентябре мы с мамой были в Турции. Впервые в жизни я вытащила ее на отдых. Она никогда нигде не была. Всю жизнь работала как каторжная. Если бы мы знали… мы обязательно пришли бы на похороны. Мне очень, очень жаль. Он был замечательный, твой дедушка. Если бы не он, мы могли бы проиграть процесс.
— Ты что-то начала говорить, — напомнил Даня.
— А, да. Насчет британского флага. Твой дедушка был категорически против смертной казни.
— Да, я знаю, — кивнул Даня. — Он говорил, что жизнь в тюрьме гораздо больше похожа на смерть, чем сама смерть. Надеюсь, что это так и есть. А сколько им дали? Это про них она говорила, что ты уже четверых упекла на нары?
— Да. Двоим дали по семь лет, третьему — шесть, четвертому — пять, — ответила Юля.
— Маловато, но… ты же говоришь, вы в одной школе учились?
— Да.
— Значит, по малолетству.
— Ответственность наступает с четырнадцати, — заметила она злобно. — А им всем было уже по шестнадцать. Я была самая младшая. Мне шестнадцати еще не было.
— Ничего, — утешил ее Даня. — Может, они живыми из этой тюрьмы не выйдут. Тут уж все равно, семь лет или пять. За один день можно сгореть. А эта… Горшенева?
— Ей дали условно, — угрюмо и неохотно сообщила Юля.
Им подали горячее.
— Поешь, — опять принялся уговаривать ее Даня. — Вот, выпей еще вина. Ты была права, надо было водки заказать.
— Закажи, — пожала она плечами. — Еще не поздно.
— Нет, — решительно отказался Даня, — это не растворитель. Это только так кажется.
Юля не сразу поняла, но потом кивнула.
— Собираешься горевать вместе со мной?
— Я хочу тебе помочь, — начал было Даня, но она решительно прервала его:
— А вот этого не надо. Я и сама прекрасно справляюсь.
— Вижу я, как ты справляешься. Слушай, хочешь, я тебя с бабушкой познакомлю? Нет, я так и так собирался тебя с ней познакомить, но бабушка у меня психиатр…
— Я не сумасшедшая, — снова перебила его Юля.
— Никто и не говорит, что ты сумасшедшая…
— Нет, ты меня извини, но не хочу я знакомиться с твоей бабушкой. Теперь вспоминаю: мне еще твой дедушка предлагал. Говорил, что у него жена — психиатр. Я отказалась.
— Ну и зря. Может, ты сейчас была бы уже совсем другой…
— А я себе и такая нравлюсь. Такая, как есть.
— Мне ты тоже нравишься такая, как есть, — улыбнулся Даня, — но… Ладно, я не буду тебя уговаривать. Давай оставим все как есть.
— Сделаем вид, что этого разговора не было? — спросила Юля, и опять в ее голосе прорвались стервозные нотки.
— Я этого не говорил… и даже не думал. Я только хотел сказать, что это не помешает нам общаться. Ты ни в чем не виновата. Ты попала в беду. Это ужасно, но… мы должны это пережить.
— Мы? — Юля упорно напрашивалась на ссору. — Мы? Тебя там не стояло. Ты даже представить себе не можешь…
— Мне очень жаль, что меня там не стояло. Если бы стояло, я бы их всех раскидал и… все-таки порвал на британский флаг, — добавил он с улыбкой. — Что бы там ни говорил мой дедушка.
Впервые за все время разговора Юля улыбнулась ему в ответ, но, когда заговорила, в ее голосе звучала мрачная безысходность:
— В первое время мне поминутно хотелось мыться. Это был прямо какой-то бзик. Помешательство. Вымыться удалось далеко не сразу, у меня ребра были сломаны, и рука, и челюсть, я долго в больнице лежала. Но когда вышла, когда бинты сняли, я поминутно лезла в воду. Знала, что это глупо, что ничего так не смоешь, но это было сильнее меня. Мама меня со скандалом из ванной выволакивала. Она тоже все уговаривала меня пойти к психиатру… В какую-то группу поддержки… Я отказалась. Что-то во мне сопротивлялось. Не знаю, как объяснить.
— Тебе не хотелось отказываться от своей ненависти, — предположил Даня.
В мозгу у Юли яркой вспышкой промелькнуло воспоминание. Слова Нины: «Ненависть — это тюрьма, из которой ты можешь освободить себя сама. Ненависть не надо лелеять. В один прекрасный день тебе встретится замечательный парень…»
— Да, ты кое-чего соображаешь, — признала она, бросив взгляд исподлобья на замечательного парня. — Но я тебе честно предлагаю: давай разбежимся. Ты же понимаешь, тебе ничего не светит.
— Нет, — ответил Даня.
— Что «нет»?
— Нет, не понимаю. И не хочу понимать, — повысил он голос, не давая ей возразить. — Я буду ждать. Не буду тебя торопить. Когда-нибудь…
— А если нет? — все-таки не утерпела Юля.
— Я безнадежный оптимист. Я буду ждать, — повторил Даня. — Ты поела? Вот и хорошо. Хочешь десерт? Ах да, ты не ешь сладкого… Но знаешь что? Сегодня можно сделать исключение. Давай закажем чего-нибудь вкусненького.
