– Дорогая, – в отчаянии прошептала Джулиана, – Мэймэй, ты так прекрасна. Ты похожа на отца, ты помнишь это?
– Я больше не хочу быть похожей на отца, понимаешь, мама? Я ненавижу себя!
– Ох, Мэймэй, я так тебя люблю, и он тоже, и у тебя есть друзья…
– У меня нет друзей. Я только притворялась, чтобы ты не волновалась. Хочешь знать, чем я на самом деле занимаюсь после школы? Плаваю до изнеможения, а потом хожу по книжным магазинам. Я читаю о других странах – только не о Гонконге! – рассматриваю картинки и мечтаю, как бы уехать отсюда. Так я и нашла статью о моем якобы умершем папочке. Как бы я хотела, чтобы он и в самом деле был мертв!
– Ты не должна так думать! Пожалуйста, любовь моя, позволь мне объяснить тебе все, всю правду.
– Правду? – недоверчиво повторила последнее слово Мейлин. – Откуда я знаю, что это правда?
– Пожалуйста, – тихо повторила Джулиана, – пожалуйста, послушай меня.
Казалось, Мейлин страшится узнать еще одну правду, но в конце концов она кивнула, кивнула так послушно, что у Джулианы еще сильнее сжалось сердце. У Мейлин был такой вид, словно она думала, что это правда будет для нее источником не надежды, а самоубийства, даст ей возможность ненавидеть себя еще сильнее.
Джулиана не стала рассказывать ей о завещании Вивьен Жун, о том холодном бездомном феврале, который им пришлось пережить, и о Майлсе Бартоне. Она рассказала Мейлин то, что предшествовало этому: об их любви с Гарреттом, о ее роковом предчувствии, что шесть дней – это все, что им отпущено, о несчастьях, постигших Блейка и Вивьен, – плате за их любовь, – и почему он женился на Бет, о смерти Бет и рождении Алисон, о предложении Гарретта поддержать ее и о ее отказе. Наконец, о смерти Вивьен Жун через восемь дней после ее рокового, запретного звонка Гарретту.
– Так ты и в самом деле веришь, что сама судьба распорядилась, чтобы вы никогда больше не встречались друг с другом?
– Да.
– Это все сказки, мама, романтические бредни. Вас развела не судьба, а его решение. Он решил отказаться от тебя – от нас! – потому что никогда и не любил тебя.
– Это не так.
– Именно так. Откуда ты знаешь? Ты просто убедила себя в том, что это правда. Но это ложь. О, зачем я только родилась на свет! Неужели ты не могла что-нибудь сделать?
– Мейлин, не говори так! Я полюбила тебя с самого начала, с того момента, как поняла, что ты живешь во мне. Ты знаешь, когда это было, дорогая? Всего через несколько часов после твоего зачатия; твой отец еще не успел покинуть Гонконг.
– Мама, подумай, что ты говоришь? Это невозможно! Это еще один бред. А правда в том, что я – незаконное дитя греха, полукровка!
– Нет, Мэймэй, ты – дитя любви, ты – Дочь Великой Любви, и когда-нибудь это поймешь. Когда-нибудь, когда сама полюбишь…
Я никогда не полюблю. И могу тебя заверить, что в меня тоже никто не влюбится. – Уже в тринадцать лет Мейлин хорошо знала, что ей отпущено судьбой. Полукровки были желанны, но только как любовницы, как редкая добыча. Никто не считал их достойными любви. Считалось, что они, как дети греха, очень чувственны и искусны в любви, но, как и их матери, склонны к разврату. Таково было положение с полукровками в Гонконге. А в остальном мире? В тех странах, о которых она столько читала? Неужели есть место, где люди не глазеют на тебя, место, где могла бы жить и она?
Я хочу уехать отсюда, уехать из Гонконга – навсегда!
– Ох, Мэймэй, – прошептала Джулиана, глядя на дочь, так похожую на «Спокойное море» в тринадцать лет. Она так же была разорвана между двумя мирами, не зная, к какому из них принадлежит, но пыталась понять… искала… мечтала.
Когда она покинула дом в тринадцать лет, у нее не было выбора: ее морской дом исчез без следа. Мейлин тоже думала, что ее дом, тот мирок любви, в котором она жила с матерью, разрушен. «Но это не так, – думала Джулиана, – я все еще здесь, я люблю и не отпущу тебя, моя Мэймэй, только не теперь, ты еще слишком юна и так разочарована в жизни».
Ложь Джулианы Гуань причинила немало боли, но новую жизнь с дочерью она начала тоже со лжи.
– Вивьен оставила для тебя некоторую сумму, которой ты сможешь распоряжаться, когда тебе исполнится восемнадцать. Она также сумела обеспечить тебе британское гражданство. Так что, моя милая, ты сможешь покинуть Гонконг и отправиться, куда тебе заблагорассудится. Пока же я постараюсь, чтобы ты убедилась, что я люблю тебя, и твой отец любит тебя; даже если ты не поверишь мне, то будешь вспоминать мои слова… и когда-нибудь ты поймешь – и простишь.
И Мейлин хорошо запомнила слова Джулианы. Пять лет, прошедшие до того момента, как она уехала в Англию, она на все лады передразнивала ее со всевозможными обидными интерпретациями слова «любовь». Джулиана понимала, что эти оскорбления были результатом глубокой раны в сердце девочки, раны, боль от которой требовала выхода, того, чтобы кто-то разделил эту боль, и поэтому она была бы готова слушать вечно несправедливые обвинения дочери, если бы это помогло Мейлин. Но Джулиана видела, что чем более жестокими становились слова Мейлин, тем сильнее она ненавидела самое себя.
К моменту отъезда Мейлин Джулиана поняла, что это лучший выход для них обеих. Ее любимой дочери нужно было отдохнуть от Гонконга и от матери. Джулиана молилась только о том, чтобы Мейлин обрела счастье в своем новом доме, – она наконец сможет пожить спокойно. Прошедшие пять лет Джулиана работала, не покладая рук, чтобы превратить в правду свою последнюю ложь о завещанных Вивьен деньгах.
В конце концов обещанное, но несуществующее наследство превратилось в маленькое состояние.
И когда Дочь Великой Любви уехала, возможно, навсегда, Джулиана, вот уже восемнадцать лет занятая только одним – заботой о ребенке, – заполнила образовавшуюся пустоту работой по реализации своей мечты. За прошедшие девять одиноких лет она сделала все, чтобы успех «Жемчужной луны» превзошел самые необузданные мечты.
Внезапно в звуковом фоне ресторана произошло какое-то изменение: гул, создаваемый оживленными беседами, сменился шепотком узнавания и восхищения. Появилась леди Ллойд-Аштон.
– Извини, я опоздала, – сказала Ив, садясь за столик к Джулиане. – Мне нужно было поговорить с пациенткой, маленькой девочкой.
Ив заметила тень печали на лице Джулианы.
– Ты была права, вероятно, Мейлин было не так-то просто вернуться в Гонконг. Но теперь я уверена, что она работает с людьми, которые уважают ее и заботятся о ней.
– Правда? Ты имеешь в виду Джеймса Дрейка?
– Его и всех, кто связан со строительством «Нефритового дворца». – И немного подумав, Ив добавила: – Особенно главный инженер, Сэм Каултер. Мне показалось, что он неравнодушен к ней.
