— У меня не будет на это времени, Джузеппина. — Он был уже на пути к новой цели. — Мне нужно, чтобы ты заботилась о доме. Нас ведь двое теперь.
— Я сделаю все что смогу, — согласилась она, подчиняясь брату, авторитет которого был в ее глазах неоспорим. Эта неожиданная ответственность, которая легла на нее теперь, заставила девушку почувствовать себя другой, приглушив немного печаль в ее смиренном взгляде.
Чезаре огляделся вокруг, и тоска захлестнула сердце. Где те дни, когда они дружно жили здесь всей семьей? Сначала отец, потом мать, потом Серафина и младшие братья — все умерли.
— У нас будет теперь совсем другая жизнь, Джузеппина, вот увидишь.
С нищетой, которая окружала их здесь, будет покончено. Подумать только, на этом убогом матрасе из сухих кукурузных листьев, под зеленым выцветшим одеялом, он проспал почти всю свою жизнь.
— Как ты изменился, — восхищенно сказала ему сестра. — Ты не похож теперь ни на кого из нас.
— Мы все изменились, Джузеппина. Война всегда что-то меняет в людях. — Он подумал о своей матери. Будь она жива, изменилась бы она? Он с нежностью вспомнил ее еще молодое лицо со следами усталости, ее мягкие каштановые волосы, красиво собранные на затылке в пучок. «Мама», — мысленно произнес он, и его охватило волнение.
— А наша мебель? — спросила сестра, показывая на убогую обстановку.
— Кто-нибудь заберет ее себе, — небрежно ответил Чезаре под недоверчивым взглядом сестры.
— Так значит, мы и в самом деле богаты, — пробормотала она с некоторым опасением.
Парень улыбнулся.
— Скажем так — обеспечены.
— А как же мамины вещи? — Тугой комок сдавил Джузеппине горло, она едва не расплакалась. — Ведь это мамины вещи, — повторила она, подавляя рыдания. Ее страшил такой внезапный разрыв с прошлым, и она хваталась за любой предлог, чтобы задержаться в нем еще на какое-то время.
— Даже если мы будем цепляться за свое горькое прошлое, — произнес Чезаре, — оно все равно от нас убежит. И слава Богу.
— Хорошо. Пусть все так и будет, — помолчав, согласилась она. — Оставим все вещи соседям. Кроме свадебной фотографии.
Она пошла в комнату матери за фотографией, которая вызывала у бедной Эльвиры так много воспоминаний. На ней Чезаре снова увидел мать молодой и красивой, в платье с узкими рукавами, застегнутом у ворота золотой брошью, которую Анджело ей подарил. Анджело, его отец, кроткий великан, стоял рядом с выражением наивной важности на лице. Это был добрый малый, но без особого полета — рабочая лошадка, как впервые подумал он об отце.
— Мы оправим ее в серебряную рамку, — сказал он, возвращая сестре фотографию. Наморщил лоб, вгляделся получше в снимок и передумал. — Нет, мы оставим все так, как есть. Мама не поменяла бы эту простую рамку даже на золотую.
— Сделаем так, как ты решил, — сказала Джузеппина, взгляд которой все время останавливался на пестрой расцветке банкнот.
— Возьми их, — велел ей брат, — и с этого момента ты будешь вести дом.
— Я буду записывать все расходы, так ты сможешь проверить их. — Это было доказательство усердия и послушания.
— Никому не говори об этих планах, — предупредил он. — Новый дом — новая обстановка. То, что люди должны знать, — добавил он строго, — я сам им скажу. Пока ты соберешь тут свои вещи, я схожу к дону Оресте. Хочу поздороваться с ним.
— Значит, ты вернулся, — улыбаясь, сказал ему старый священник. — И вернулся мужчиной. Ты кажешься сыном синьора. А это? — спросил он, показывая на шрам, который виднелся на правой щеке.
— Так, царапина, — постарался избежать докучного разговора о войне Чезаре.
— Я рад снова видеть тебя, — радушно похлопал его по плечу дон Оресте. — Ты изменился, но глаза остались все те же: голубые, прозрачные и твердые. — Сын доброй Эльвиры, этот гадкий утенок из барака у Порта Тичинезе, уже превратился в лебедя, но дон Оресте не знал еще, в белого или в черного.
Они сидели, старик и юноша, в полутьме ризницы, пахнущей ладаном и тем особым запахом, что исходит от дубовых шкафов с церковной утварью. Дон Оресте разлил по бокалам вино из старой темной бутылки.
— Я не большой любитель, — извинился Чезаре.
— Капля вина, оставшегося от святой мессы, не может повредить.
— Дон Оресте, я уезжаю отсюда, — пригубив вино, объявил Чезаре.
У священника было много вопросов, но он знал, что Чезаре не щедр на подробности и никогда не заведет долгого разговора, когда можно обойтись коротким.
— Значит, ты покидаешь наш квартал, — сказал он. — Ты уверен, что поступаешь правильно?
— Ошибается даже священник на мессе, дон Оресте. Я делаю то, что мне кажется… — Он отпил еще немного вина. Оно было хорошее, натуральное и какое-то искреннее, каким бывает простой и бесхитростный человек.
— То, что тебе кажется более правильным? — закончил за него дон Оресте.
— То, что мне кажется удобным для меня, — уточнил юноша.
— Удобство и правильность, бывает, следуют разными путями.
— Не спрашивайте меня о том, чего я не знаю, — ответил Чезаре с улыбкой.
— Но я у тебя ничего и не спрашиваю. Ты многому научился за эти два года. Твой голос звучит по-другому. — И это было правдой: Чезаре казался другим человеком.
— Я видел много книг, но выбрал для себя мало, зато все время держал глаза открытыми. — Чезаре вернулся с фронта всего с пятью книгами, бутылкой коньяка и подарками для друзей.
Из высокого церковного окна виднелось хмурое небо.
— Боюсь, что зима в этом году будет суровой, — перевел разговор на другое священник, — кругом столько нищеты, даже небо плачет. Прежде мы говорили: потерпите, пока кончится война. Теперь она окончилась, и просим людей затянуть пояса, чтобы возместить ущерб, который она нанесла. Едва мы кончили воевать, как сами тут же разделились на белых и красных. Поговаривают о забастовках, призывают, как в России, к революции. Из России, сын мой, исходят великие искушения, но не свергая правительства и проливая кровь, освобождается человек от нищеты. Любовь, а не насилие спасет мир. — Священник снял очки и принялся своим клетчатым носовым платком протирать стекла. — И уж, конечно, не нам — не бедному священнику и не юноше, хоть и с сильной волей, — переделывать судьбы мира. Война изменила многое, но, увы, изменила не к лучшему.
— Для кого-то и к лучшему, — возразил Чезаре, — но все же мало тех, кому повезло.
— Как бы то ни было, оставим вечные проблемы: нищету духовную и материальную. В нашей маленькой пастве, хоть это и слабое утешение, нищета в основном материальная. — Почти все его прихожане были добрыми христианами.
