ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Неделю назад
Мама выглядит непривычно усталой и поникшей. Я редко мог любоваться ее лицом без косметики. Когда я схожу с трапа и вижу ее в зале ожидания, мои нервные окончания снова напрягаются до боли.
Увидев меня, ее губы начинают трястись. Бросив сумку на пол, я прижимаю ее к себе, и мама тихо плачет, уткнувшись в мою рубашку. От нее пахнет больничным и чем-то еще. Не духами, которые щиплют глаза. Несмотря на трагичность ситуации, я наслаждаюсь маминым теплом и запахом.
– Все будет в порядке, мама, – шепчу я. – Вот увидишь.
Она кивает и поспешно вытирает глаза ладонью.
Пока мы едем до клиники, мы почти не разговариваем. Я наблюдаю за ней краем глаза и все больше понимаю, как она страдала и страдает сейчас. Она любит моего отца.
– Как Лондон? – мама все же решает нарушить тишину.
– Замечательно. Мы здорово провели время.
– Я этому рада. Прости, что выдернула тебя. Но…
Я стискиваю зубы.
– Не извиняйся. Я должен быть рядом.
Она протягивает руку через консоль и слегка сжимает мою.
– А, – она замолкает на пару секунд. – Почему ты решил вернуться один?
Мама спрашивает о Мадлен. Это тоже сейчас болезненная тема. Мы не расстались, но я вел себя, как полный придурок. Изнутри меня медленно сжигал стыд. Сжигала тоска, когда самолет уносил меня от нее.
Что-то надорвалось между нами, и мы никак не можем найти снова общий язык. Я знаю, что я требовал, а не просил. Но она упорно пыталась мне что-то доказать. То, что я не хотел даже слушать.
– Мне бы хотелось бы, чтобы Мадлен провела время с семьей, – отвечаю я. – Мне удалось уговорить ее остаться.
Это не правда. Я написал маме, чтобы она заказала мне один билет. Мадлен даже не знала, что я делаю это.
– Это правильно, сынок, – говорит мама. В ее голосе горечь.
В детстве я часто видел ее слезы, которые она тщательно прятала под тонной косметики. Я видел, как мой отец ударяет ее. Мне до сих пор неизвестны причины таких действий. И не хотел бы знать до сих пор. Я не одобряю это, но наши родители любили и любят нас с Ханной. Что я еще могу требовать от них? Неужели я имею права осуждать маму за то, что она любила когда-то человека, который оказался дядей моей Мадлен.
Как странно порой складывается судьба. И могу ли я винить ее за то, что Мадлен некоторое время скрывала от меня это? Я уже ничего не знаю. Единственное в чем я уверен, что я люблю ее и сделаю все, чтобы между нами все стало по-прежнему.
* * *
– Боже, – вырывается из меня, когда я вхожу в палату.
Папа лежит на высокой больничной кровати, его лицо бледное как полотно. Таким я тоже никогда не видел. Мой отец всегда был сильным, волевым и в какой-то мере грубым человеком. И видеть его сейчас больным просто безумие. Нереально.
Пальцы сжимаются до хруста костяшек. Моя рука непривычно пуста. За эти годы я привык, что Мадлен всегда рядом. Всегда. Горло сдавливает, мне хочется закричать. Но Ханна стоит позади мамы, и мне удается сдержать свои эмоции и не показать ей, каким я могу быть безумным.
Сделав по палате еще пару шагов, я с шумом опускаюсь в кресло и разглядываю лицо своего отца. Под глазами залегли ужасные темно-синие круги. Он дышит ровно, его грудь размеренно поднимается и опускается. Мама сказала, что он приходил в себя лишь вчера, но его разум был замутнен и он едва различал лица.
Насколько мне известно, человек может прожить с аневризмой мозга всю жизнь. Но ведь очевидно, что мой отец – это не тот случай. Каковы шансы вновь увидеть его здоровым?
Вопросы не дают сосредоточиться, а мои руки трясутся. Я чувствую легкое прикосновение к своей спине. Ханна кладет свою голову мне на плечо. Ее пушистые
