тут же чуть заваливаюсь на бок. Егор ловит — опять! — и усмехается, а меня только сильнее клонит в сон.
— Спи, я донесу принцессу в башню, и волосатый слюнявый дракон будет охранять ее сон.
Он говорит что-то еще, но я мысленно уплываю, свернувшись клубком на заднем сиденье. Сквозь сон слышу шум двигателя и открывающейся двери. А буквально следом Егор, кажется, поправляет на мне одежду и уже несет меня куда-то.
Я крепко обнимаю его — не хочу отпускать. И этой ночью он остается со мной.
Егор
Guns N' Roses — This I Love
Проснуться с Авророй в одной постели кажется чем-то естественным и даже привычным, как, например, тот же Боинг, ворвавшийся в комнату после утренней прогулки с мамой. Совершенно насквозь промокший Боинг, который традиционно сбегает от матери, что пытается в очередной раз — тщетно — высушить его феном. Признаться, меня почти умиляет вся эта композиция с замершей в дверях мамой.
А вот напуганную и смущенную Рори, кажется, не очень.
Разбуженная душераздирающим лаем Бо, она вскакивает и садится на кровати, сонно потирая глаза. А когда фокусирует взгляд на маме, чуть ли не с головой прячется под одеяло, еще и бормочет несвязные извинения — ей-богу, как школьница. Не понимаю я, чего стыдится, даже если оказалась раздета: ночью ее задница провокационно терлась о мой член — пришлось Рори будить. Это было тихо, без всякой спешки, чертовски плавно и непривычно для меня. Но от того не менее охренительно.
После я выкурил полпачки за ночь, пока думал. О чем? О том, что Рори подходит мне идеально. Всегда подходила. И это все усложняет. Потому что она не Руслана, от которой можно избавиться по щелчку пальцев (или двух). Потому что она — чертова молния, что второй раз бьет в одинокое дерево в поле, грозясь спалить все дотла. И не оставить ничего живого.
И никого в живых.
Аврора — чума. И она достойна самого лучшего. А я не уверен, что подхожу под определение со всеми этими слежками и обвинениями, которыми окружен. Второй раз в жизни я так сильно в себе сомневаюсь, и опять это все она.
Рори, блть.
Хочу ее.
Нужна мне.
Нужна, да, вот такая — сонная, с горящими щеками и сбитыми кудрями, которые старательно путал всю ночь. Красивая. Самая красивая и даже не догадывается об этом — я слишком явно рассматриваю Аврору, вместо того чтобы отогнать Боинга, забравшегося мокрыми лапами на постель, или разбить театральную паузу.
Я натыкаюсь на мамин пристальный взгляд, который отрезвляет. И наконец придя в себя, я выгоняю всех из комнаты и спускаюсь вниз, чтобы дать Рори время — понять, принять, остыть. Потому что после предложения посетить вместе душевую кабинку, раз нас и так поймали с поличным, она в ужасе распахивает глаза.
Глупая, — ругаю Аврору про себя.
Ага, конечно, — возражает внутренний голос.
Обосновавшись на кухне, я сканирую холодильник на предмет возможных вариантов завтрака — яиц для глазуньи недостаточно, одни фрукты да жалкий сыр. Так меня мать и застает — в одних трусах с пачкой кефира в руке, из горла которого я пью.
— Ты что-то хочешь спросить? — провоцируя, спрашиваю я. Она ведь всю жизнь гоняет меня, чтобы наливал в стаканв, но какая разница, если никто другой у нас в доме не пьет его?
— Мне и так все понятно, — закатывает глаза.
Понятливая она у меня.
Все понимает, поэтому и сбегает к подруге с утра пораньше. Я еле добиваюсь, чтобы разрешила вызвать себе такси — на полпути к автобусной остановке ее вылавливаю. На обратном пути я захожу в магазин за хлебом. Помню, что Аврора любит тосты с яйцом — эта информация, как тексты песен группы «Руки вверх», не забывается даже спустя многие годы.
Рори ловит меня через двадцать минут у плиты со сковородой в руке, с которой я раскладываю по тарелкам подрумянившиеся тосты. Она крадется на цыпочках и заглядывает на кухню, как самый настоящий шпион. Сканирует обстановку: скользит взглядом по столу, конфоркам, затем останавливается на мне — я без майки, но штаны надел — и облизывает нижнюю губу.
— Мы одни, — чтобы успокоилась, сразу озвучиваю я.
— А твоя мама не против, что я здесь… — она хочет выдумать какую-то глупость, но я не даю ей такой возможности.
— Моя мама — взрослая женщина.
Аврора щурит глаза, и я снова вижу в них тот огонь, что поджигал меня ночью.
— А ты принципиально не носишь футболки? Или они все разом стали тебе малы?
Я смеюсь — честно и открыто — и, бросив посуду в мойку, подхожу к Рори, чтобы поцеловать в дурную голову и усадить за стол. Это порыв, но для меня самого много значит. Как и для Авроры, судя по замешательству на ее лице.
Неужели ты не понимаешь? — задаю я молчаливый вопрос, на который она отказывается отвечать, прячет глаза.
Тогда я ставлю кофе с молоком — лучшее лекарство от похмелья для нее — и сажусь на стул рядом, чтобы озвучить мысль, которая не отпускает меня со вчерашнего дня.
— После того, как поедим, съездишь со мной навестить друга?
— Какого? — Аврора напрягается. — Я с ним знакома?
Вездесущая Рори, которой нужно все знать.
— Нет, не знакома. Его зовут Рикардо, — туманно отвечаю я ей, на что она хохочет заливисто.
— Он что, испанец?
— Типа того, — недоговариваю я.
— Почему нет. — Аврора пожимает плечами и утрамбовывает во рту слишком большой кусок тоста. Жадина.
— Только оденься удобнее.
Через полчаса мы выходим во двор, и я придерживаю для нее дверь, но Аврора не садится сразу. Мнется и поджимает губы.
— А ничего, что ты вчера пил?
— Здесь еще ближе, чем до леса, но можем, кстати, и туда заскочить по дороге.
Рори широко и коварно улыбается.
— Что-то приятное вспомнила? — провоцирую я.
— Типа того, — возвращает мне.
На полпути к месту назначения я включаю радио, но звук искажают сильные помехи. Рори кривится, и я настраиваю телефон, чтобы играли старые-добрые…
— О, «Ганз Энд Роузиз»! — Я забыл, что общаюсь со знатоком. — Скучаю по временам, когда я вела эфиры для дальнобойщиков и могла ставить хорошую музыку.
Я улыбаюсь. Рядом с Рори улыбка намертво прилипает к губам. Я делаю громче и оборачиваюсь к Авроре. Примеряю слова песни, которая чертовски подходит ей. Потому что… да потому что в ней тоже есть «особый свет, сияющий ярко, как прежде» и «не
