рукой прихватываю простыню, собираю в кулак, внимая тому, как Антон отпускает себя и двигается уже иначе. И вовремя, потому что я окончательно теряю всякое стеснение — хочется ещё ближе, сильнее, глубже, больше.
Мне всё жарче, и я совсем перестаю соображать. Антон, кажется, тоже.
Ещё немного — и напряжение спадает. Кажется, у обоих.
Не сразу открываю глаза, несколько секунд бездумно глядя в потолок. Внизу живота всё ещё сконцентрировано приятное тепло, я расслаблена до неги, но постепенно прихожу в себя. Антон обнимает меня, к себе прижимает, уже иначе лёжа — ко мне боком, чтобы видеть моё наверняка умиротворённое лицо. У него оно довольное настолько, что сердце слегка щемит. Встречаюсь с ним глазами и умудряюсь даже смутиться слегка — и это после того, что у нас уже было.
— Это даже лучше, чем я себе представлял, — заявляет Антон с лёгкой улыбкой.
Представлял… Я тоже, если честно. И задолго до того, как призналась себе, что он мне нужен. Просто раньше мне было неловко доводить эти фантазии до конца, обрывала их в самом начале, глушила.
Зато теперь ещё сильнее наслаждаюсь реальностью. Она и вправду круче любых представлений.
Я ничего не отвечаю, лишь устраиваюсь поудобнее, ближе, слушая его сердцебиение. И наслаждаясь теплом тела, чуть усилившимися объятиями.
Наслаждение затапливает, умиротворяет, и скоро я засыпаю.
Правда, ненадолго — наверное, где-то через полчаса меня вырывает из сна звуком телефонного оповещения. Антон лежит рядом и спит — тоже уснул по итогу. Хорошо, что его сигнал не потревожил. Надо бы поставить беззвучный.
Не знаю, почему я была так уверена, что это мой телефон пропиликал. Лишь взяв на руки мигающий гаджет, понимаю, что вообще-то он Антона. Да, у нас модели похожи, но не настолько. Видимо, мозг после сна и удовольствия мало что соображает.
Собираюсь уже отложить телефон Антона обратно и попытаться заснуть снова — ну или разбудить его самым смелым способом, который приходит в голову, но не делаю ни того, ни другого. Взгляд сам собой застывает на экране его телефона. Там сообщение… От моего папы.
«Юля сказала, что не приедет, потому что занята учёбой. Это правда, или есть другая причина? Узнай».
— Что за фигня, Антон? — шипит Юля, стукнув меня кулачком в плечо.
Приходится проморгнуться, чтобы хотя бы видеть всё вокруг — какое-то резкое выдёргивание из сна. Не понимаю ни хрена. И когда смотрю на Юлю, которая вовсе не в моих руках сейчас (как было, когда засыпал) — яснее ситуация не становится. Девчонка губы поджимает, взгляд полон неодобрения, обиды какой-то сильной, от которой моя любимая милаха дрожит даже слегка.
Действительно, что за фигня?
— Ты о чём? — спрашиваю, машинально поймав запястье опять направленного на меня кулачка.
Не сказать, чтобы она сильно ими лупила. Скорее как массаж. Но мне куда больше нравилось, когда её руки трогали меня совсем иначе, куда более ласково.
— Догадайся, — рычит она. — Тебе ведь явно есть, что скрывать! Что ещё, Антон?
Нетерпеливо подминаю её под себя, трепыхающуюся и подозрительно злую. Но офигенно горячую при этом… Ещё и простреливает воспоминанием, чем мы тут недавно занимались в похожей позе на этой же кровати.
Ещё хочу. Но это, видимо, всё же потом.
— Это ты мне скажи, — говорю чуть сдавленно, изо всех сил сдерживаясь и настраиваясь на серьёзный лад. — Типа я скрываю что-то? — припоминаю суть претензий, хотя ни в какую не улавливаю. — Да я весь твой, что мне скрывать?
Юля губы кусает, а потом дёргается, когда пытаюсь её в эти самые губы поцеловать. Голову поворачивает, не даётся, в щёку в итоге утыкаюсь. Да и то в напряжённую.
— Папа! — обвинительно выпаливает Юля. — Мой! Тебе! Написал!
Замираю мгновенно. Вот теперь всё понятно. Хотя нежданчиком, конечно. И когда только успел?
А главное — что он такого написал, что Юльку разве что не трясёт в праведном гневе?
— Я не шарилась в твоём телефоне, это не в моих привычках, — вдруг чуть тише говорит она. — Просто разбудил звук сообщения, у нас модели похожи, я подумала, что это мой, на автомате взяла, а там это…
Мило, что она парится и по этому поводу. Хотя эта мысль мне и в голову не приходила — и это при том, что я и вправду не люблю помешанных на контроле девок. С такими у меня всегда разговор был короткий — это же они и себя, и меня не уважали, недоверием унижали и ревностью беспочвенной. А это всё настолько не про Юлю, что и в голову не приходило. Тот случай, когда мне её объяснения и не нужны были, чтобы это понять.
Зато ей мои явно пригодятся. Приподнимаюсь, к телефону тянусь — что там за сообщение такое?
М-да. Красноречивое, конечно. Яснее некуда просто.
— Я, значит, голову ломаю, переживаю, как вас друг с другом примирить и сделать так, чтобы понравились, а вы… вы… — кажется, у меня там Юля плакать начинает, носом уже шмыгает.
Откладываю телефон, возвращаюсь к ней, пальцами с щёк слёзы собираю, игнорируя сопротивление. Да может хоть исцарапать всего, не отпущу.
Она ведь из-за меня плачет. Любит меня. Уязвимая такая, открытая. Моя.
Губы нетерпеливо накрывают её рот. Ну и пусть кусается, зацелую, а потом поговорим. Всё объясню… Попробую.
Настойчиво целую её, безмолвно то прося, то требуя ответа. Или хоть какой-то реакции — пусть даже опять отталкивает и брыкается, чем вот так замирает, не принимая. Оно знакомо, конечно, Юля мне постоянно поначалу такое демонстрировала. Но я не сдавался и сейчас не собираюсь.
Вздыхаю ей в губы, тут же уловив лёгкую дрожь в ответ. Скольжу языком между сомкнутыми губами, а Юля не поддаётся, не впускает — ну и пускай, это не так важно. Не сопротивляется ведь, просто обижена слишком. А мне сейчас и вжимать её собой в кровать достаточно, чувствовать всё более судорожное дыхание, целовать всё менее напряжённые губы, щёки, нос... Она уже и всхлипывает слегка, ёрзает подо мной чуть заметно. Простреливает желанием, и вот я уже бездумно покрываю горячими поцелуями не только по лицу, но и на шею перехожу, жмусь губами к мягкой коже за ухом,
